Автор: admin

«…День был сумрачный. Шел ливень, крупными каплями прибивая опавшие листья к земле, смешивая их с водой и грязью. Ветер остервенело обрывал с деревьев последнюю листву, швырял в стены домов, усыпал ей асфальт. Серое небо куполом накрыло наконец-то успокоившийся город. Улицы пустовали, несмотря на выходной день. Даже машин не было на обычно оживленных шоссе.

Она шла. Просто шла с чувством выполненного долга. Она знала, что люди не вспомнят о ней, но горечи или страха не было. Ее миссия была выполнена, как были выполнены миссии всех, ушедших в тень…»

Писатель предвидел все, да вот только в одном он ошибся. Она не просто шла, и чувства выполненного долга у нее не было. Она бежала вперед и знала точно, что люди ее забудут.

Она стиралась, и ей было больно от тоски. Она не хотела уходить в тень. Она не понимала, почему это происходит. Она не считала свою миссию оконченной — ведь еще столько можно было сделать, столько света принести людям…

Но решать предстояло не ей. Роптать и искать виноватых не хотелось.

Она бежала по пустынным улицам и плакала. Это был не дождь, а чистые слезы, но вызванные не  страхом, а любовью к миру, который приходилось оставить. К миру, где жили беззаветно любимые друзья, где жил самый главный ее волшебник. К миру, который она изменила.

Было больно, ужасно больно. Если бы можно было вырвать сердце, она бы сделала это, не раздумывая, чтобы просто поскорее исчезнуть.

Она огляделась и лишь сейчас заметила, что серые стены домов покрылись потеками алой крови. Взглянула себе под ноги и не увидела асфальта — она бежала по глади воды, а где-то там, в голубой прозрачности плавали дельфины.

— Солнце!! — услышала она далекий зов за своей спиной. Все внутри сжалось до болезненного вскрика при звуках этого родного ей голоса. — Постой!

Полы плаща мчащегося к ней Художника подхватывал сердитый ветер. Глаза чародея меняли цвет так часто, что присматриваться не имело смысла. Он прижал девушку к себе, чувствуя каждый удар ее сердца, ощущая ее дрожь, как свою. Он готов был стоять так вечность, лишь бы никогда не отпускать ее от себя. Но тело возлюбленной таяло в его руках, а неестественная бледность обращалось в сияющую прозрачность.

— Прости меня, Солнце, прости… прости… — исступленно шептал он. – Я ничего, абсолютно ничего не могу сделать…

Его дыхание перехватывало от ужаса, но он изо всех сил старался говорить спокойнее и тише. Не срываться на отчаянный крик.

Через них прыгали встревожено стрекочущие дельфины, вырываясь из глубин к небу.

Кэт смотрела на Художника с нежностью. В ее глазах тоска ненадолго сменилась счастьем — она была благодарна за возможность увидеть его напоследок еще раз. Увидеть таким любящим. Таким своим.

— Не вини себя. Ты не должен. Мы оба прекрасно все понимаем, — ободряюще улыбнулась она. — Я люблю тебя, и всегда буду любить, даже став Тенью. Я буду жить именно этим чувством.

Она поцеловала Художника в губы, но едва ли он ощутил этот поцелуй — через мгновение девушка растаяла в воздухе. Он попытался ее удержать, но руки просто прошли через пустоту.

Ее уже не было.

Дельфины кричали и уплывали далеко в небеса.

* * *

Все та же темная комната. Силуэт сидящего в кресле человека мягко окутывала скорбная тишина. На стенах — вновь рисунки, но на этот раз не загадочные миры, а одна единственная девушка. На небесно-голубом фоне она танцевала легко и беззаботно, смеясь, протягивала руки, звала за собой.

— Как жаль, что не все зависит от нас, — негромко произнес Создатель, медленно подходя к креслу Художника. — Но если бы все в мире зависело от наших желаний, наступил бы хаос.

Художник молчал.

– Не вини себя, — мягко продолжал Создатель. — Не нужно искать виноватых. Это не выход, поверь мне…

— Лучше бы я ушел! — резко оборвал его Художник.

— Ты бы не смог уйти. Ты нужен здесь и сейчас, — терпеливо напомнил Создатель произнесенное уже много раз.

Девушка сошла со стены в темную комнату, невесомым шагом подошла к Художнику и коснувшись ладонью его волос, растворилась в темноте.

— Она тоже нужна! — теряя самообладание,  воскликнул Художник, до скрипа сжимая подлокотники кресла. — Она несла свет! Она не хотела уходить, почему она стала Тенью?

— Твоя Кэт — не Тень, — покачал головой Создатель.

Опешивший Художник вскочил на ноги и непонимающе воззрился на собеседника. Тот улыбнулся одними уголками губ и неспешно принялся рассказывать:

— Давным-давно, как ты знаешь, жила девочка, которую звали Вега, что в переводе с одного из древних языков означает «белый ангел». Вега могла лечить любые болезни души и влиять на сознание людей. Она чувствовала гармонию, соблюдала равновесие во всем и делала мир светлее, вычищая из него зло и тьму. Однажды она исчезла, но по своему же пророчеству должна вернуться. Считается, что именно после ее исчезновения начнут появляться люди со сверхспособностями. Они будут обладать малой частью ее возможностей, но, в отличие от Веги, зависят от эмоций и чувств других. Они попытаются сохранять баланс до возвращения твоей Веги.

— Ты хочешь сказать… — затаив дыхание, прошептал Художник.

Создатель кивнул.

— Ты правильно понял. Музыкант – это Вега. Она появилась не как Тень, не в тень и ушла. Она  появилась из ниоткуда и сразу же приступила к выполнению своей миссии — нести людям свет. Там, на окраине города, мы с тобой не смогли бы спасти этих людей, если бы не было ее. Людям достаточно ее присутствия, чтобы сделать правильный выбор. Она вернула в этот мир баланс и ушла. Но люди, к сожалению, не могут пребывать в гармонии постоянно — они снова станут жертвами искушений. Баланс вновь будет нарушен. И тогда она вернется.

Создатель замолчал, подошел к двери и обернулся к своему молчаливому слушателя, повторив:

— Вега еще вернется.

Дверь распахнулась, и в комнату ворвался ослепительный свет.

— А сейчас этому миру нужен Художник.

_ _ _ _ _

⇐ Вега. Глава 5

В комнате было темно. Мебель выделялась лишь расплывчатыми контурами. Окна были занавешены плотными шторами, поэтому свет с улицы с трудом пробивался сюда. Но он и не нужен был здесь. Ведь стены расцветали красочными, лучистыми росписями и живыми картинами. На фоне сиреневого звездного неба бежали дикие звери, вились кустистые растения с крючковатыми ветвями. Комнату заполняли крики диковинных птиц и грохот водопада. 

В кресле без малейшего движения сидел человек, глаза которого ловили капли света от этих изображений. Для него реальность на время перестала существовать: был лишь мир на стене, который манил к себе.  Мир рос, и его звуки становились все ближе и ближе, он заполнил уже всю комнату, не тронув только кресло.

Художник закрыл глаза. Его рисунки зависели от состояния души, а на душе у него сейчас было тревожно. Он редко задавал себе вопросы, потому что знал практически все ответы. Но если какого-то ответа не находилось, знать его мог лишь Он.

Художник встал, и мир, заполонивший комнату, потянулся обратно в стены, оставляя после себя едва ощутимый сырой холодок. Но и он вскоре растворился без следа. 

Накинув на плечи плащ, Художник вышел на улицу и пошел по тротуару, сливаясь с толпой. Но там, где проходил его путь, стены обшарпанных домов покрывались серым мхом, который исчезал на камнях через несколько секунд.

— Куда направился? — раздался голос из толпы.

— Ты сам знаешь, — не оборачиваясь и не замедляя шаг, ответил Художник.

— Успокойся. Контролируй себя, а то опять натворишь чего-нибудь. И, кстати, убери занавес: сейчас должен идти дождь, — монотонно вещал голос.

Его владелец шел следом за Художником.

— А ты себя хорошо контролируешь? — едко поинтересовался Художник, доставая из кармана сигареты.

— Меня угостишь? — Невозмутимый собеседник протянул руку к пачке.

Но Художник бесцеремонно бросил ее обратно в карман и поторопил:

— Ты не ответил.

— Да что с тобой? Ты как обиженный ребенок. Ты же сам знаешь, что не от меня все зависит…

— Она не должна! — Глаза художника наполнились яростью, которую тут же перебила тоска.

Он судорожно сжал сигарету в пальцах, и та переломилась пополам.

— Да пойми, мы с тобой здесь ничего не решаем. И не пытайся ее удержать, а то еще хуже наделаешь. — Голос собеседника звучал все так же спокойно. — Ты еще не понял, почему Писатель так закончил? Он пытался обойти это решение, спасая ее. Но против своей сути не пойдешь, она все равно сделала все по-своему.

— Но, Создатель, лучше я уйду! — Голос Художника предательски дрогнул.

— Тебе нельзя, ты нарушишь равновесие, — бескомпромиссно отозвался тот. Добавил уже мягче: — Поверь, я и сам не хочу ее отпускать… Но я не ругаться с тобой пришел. У нас работа. Пойдем, надо торопиться — на месте объясню.

За синим растворяющимся занавесом, который набросил на город Художник, появилось серое небо. А где-то над окраиной города в одну точку сбивались черные тучи и то и дело постоянно мерцали молнии.

— Что там такое? — удивленно спросил Художник.

Создатель кивком головы позвал его за собой, и они торопливо скрылись во дворах.

Об этом районе по городу ходила очень дурная слава. С наступлением темноты прохожие со здешних улиц исчезали, потому что бродить здесь вечером было своего рода экстримом. Люди здесь жили черствые. Пожилые постоянно жаловались друг другу на плохую жизнь и ненавидели молодежь. Те в свою очередь утопали в разврате, поэтому преступность только росла, а алкоголизм — процветал.

Внешне улицы полностью отражали состояние местных нравов. Асфальт на грязных улицах весь покрылся трещинами и ямами, переполненные мусорные баки источали смрад, заброшенные дома и полусгнившие бараки зияли провалами пустых окон.

А сейчас над всей этой картиной нависал зловещий черный кусок неба, прорезанный молниями. Улицы бели переполнены людьми, которые вяло бродили по разбитым тротуарам бесцельно и совершенно потеряно. Глаза их были тусклы и пусты, а с губ срывались невнятные звуки, лишь отдаленно напоминающие человеческую речь.

— Что с ними? — изумился Художник. Его встревоженный взгляд растерянно метался от одного лица к другому. — Они, что, с ума сошли?

Создатель стоял рядом с ним, но на его лице удивления не было.

— В какой-то степени ты прав, — ответил он. — Их разум затуманен, они потерялись. Те, кто сходит с ума, чувствуют что-то подобное. Все эти люди стремятся измениться, но не могут понять, как. Они не могут выбрать мрак или свет, не могут отличить одно от другого. Они в тупике. И пребывая в этом тупике, они пришли к выводу, что исправить уже ничего нельзя.

— И что мы можем сделать? — спросил Художник, пораженный этой картиной тотального отчаяния.

— Исправить их проступки мы не в состоянии. Решать за них — не вправе, — продолжал Создатель. — Но ты можешь предложить им выбор снова. Мрак они уже видели, они постоянно пребывают в нем. Теперь покажи им свет. И пусть они выберут сами.

Художник сосредоточенно кивнул, надел перчатки и развел руками. Он взял в ладонь сгусток тьмы с черного неба на их головами и расстелил его на дороге мрачным туманом. Потом взял пригоршню света с синего неба, простиравшегося над остальной частью города, и разлил его по примыкающей улице сияющей тропой.

Люди столпились перед образовавшейся развилкой.

— Что с ними? Не получилось? — встревожился Художник, нервно закуривая сигарету.

— Подожди, Художник, подожди, — сосредоточенно пробормотал Создатель, пристально наблюдая за толпой.

Через минуту люди пошли. Робко зашагали по светлой дороге с все возрастающей уверенностью. Кто-то оступался, падал, но вновь вставал и делал новый шаг тверже предыдущего.

— Получилось! — На лицах Художника и Создателя засияли ликующие улыбки.

Люди, какими бы они ни были, тянутся к свету. Иногда просто нужно напомнить им о нем.

«Как делает это Кэт…» — подумал Художник, и глаза его вновь наполнились грустью.

* * *

«…Никто из людей не может увидеть Тени. Потому что им незачем их видеть. Тени сотканы из чувств, эмоций и принятых решений. Из потерянной веры и перегоревшей в пепел боли. Люди быстро забывают эмоции, со временем забывают и про чувства, а Тени живут только ими. Потеряв себя в мире людей, они становятся воплощением своей идеи и своих стремлений. Их существование становится функцией, но именно выполнение этой функции и приносит новые эмоции и новые чувства — и Теням, и людям. И этот процесс обмена энергиями бесконечен.     

И я, зная, что скоро уйду в тень, не считаю себя ни героем, ни страдальцем. Я — всего лишь сгоревшая эмоция, которая смеет надеяться, что когда-нибудь о ней все же вспомнят.

Иногда становится страшно. Но я верю.

Верю, что у нее получится сделать людей светлее и чище. Точно получится…»

Кэт отложила книгу в сторону. С ресниц хрусталиками капали слезы. Грудь нещадно сдавливала  тоска по лучшему другу, по коже жгучим морозом пробегал ужас от осознания необратимости. 

— Почему? Почему все так? — в отчаянии шептала она. — Сам ли ты ушел в тень, или перед тобой тоже стоял такой нелегкий выбор? Почему ты не рассказал все мне? между нами ведь никогда не было секретов… Почему ты просто ушел, бросив нас всех?.. А впрочем…

Собиралась ли она сама рассказывать о том, что ее ждет? Никому из своей группы она не обмолвилась ни словом. А Художник наверняка уже знает все сам…

 Раздался звонок в дверь. Кэт наспех умылась и пошла открывать. За дверью были слышен оживленный гвалт знакомых голосов.

— Наверняка наши, — усмехнулась девушка. – Как одним местом чуют, когда они нужны…

— Привет, Кэт! – дружно загалдели парни, едва дверь перед ними распахнулась.

В следующую секунду они ввалилась в прихожую, будто вытряхнутые из консервной банки шпроты.

— Здорово, братва, — рассмеялась Кэт, попятившись под этим дружеским натиском.

Глядя на ребяческие чудачества Эрика, Эла и Большого, невозможно было не развеселиться. Через минуту гости уже помогали хозяйке хлопотать на кухне, разбирая пакеты с продуктами.

— У тебя глаза красные, – тихо произнес Эрик. — Что случилось?

— Да ничего, все  нормально, — как можно беспечнее отозвалась Кэт. — Так… взгрустнулось.

— Взгрус…что? – весело переспросил Эл.

Кэт смущенно рассмеялась.

— Кстати, ты куда после концерта делась? — возмутился Эл, поторопившись сменить тему. — Мы тебя ищем-рыщем, а ты деру дала.

— Опять, наверное, Художник забрал? — догадался Эрик. — Когда уже познакомишь нас-то со своим кавалером?

— Ой, да хватит вам… — еще больше сконфузилась Кэт. — Устала я, вот и ушла.

— Ушла и до сих пор не знаешь сногсшибательную новость! Нам контракт предложили! — ликующим голосом возвестил Эрик под оживленные утвердительные возгласы остальных.

— После концерта подошел к нам, значит, такой солидный дядя, — увлеченно продолжил Эл. — Сказал, что он продюсер из столицы и ему понравилось, что мы делаем. Номер телефона оставил, на но следующей неделе обещал сам позвонить. Короче, очень скоро мы проснемся знаменитыми! Впереди запись альбом аи гастроли по всей Руси-матушке!

— Ничего себе! Вот это новости! — Кэт старательно изобразила радостное изумление. — Так вот по какому поводу сегодня кураж!

— Это, конечно, тоже, но дело не только в этом… — Эрик еще несколько секунд выдерживал интригу и, наконец, напомнил: — Сегодня, вообще-то, у Эла днюха.

— Ух ты, да я же совсем забыла! Чувак, поздравляю! — Девушка от души потискала друга в объятиях.

Вскоре все уже сидели за столом, только Шкет лазил под ним и кусал всех подряд за ноги. Кэт позволила себе расслабиться и забыть на время о своих печалях, с головой бросившись в веселье дружеской посиделки. Поэтому она не сразу заметила, как котенок, заскучав под столом, вылез на балкон и забрался на перила. Лишь повинуясь зову интуиции, Кэт рассеянно поискала его взглядом, и, найдя, в ужасе вскочила из-за стола.

— Вот засранец!! — вскрикнула она и ринулась к нему.

Котенок тем временем неуклюже шагал по перилам, явно гордясь собой. Вот только стоило Кэт перескочить балконный порог, как Шкет тут же сорвался вниз с шестого этажа. Сердце девушки екнуло, дыхание перехватило, вопль замер на губах. Она подбежала к перилам и, едва ли веря в такую удачу, увидела, кто котенок зацепился коготками за длинную ковровую дорожку, которая тянулась с ее балкона. Трясущимися руками Кэт схватила своего питомца, и через мгновение уже прижимала перепуганного Шкета к своей груди. От пережитого ужаса и радости чудесного спасения она забыла обо всем на свете и лишь через пару минут сообразила, что у нее никогда не было никакой ковровой дорожки.

— Художник! — просияла девушка от радостной догадки. — Он пришел!

Своего возлюбленного она не видела уже несколько дней, и этот загадочный абонент был вне зоны доступа сети. Поэтому, истерзанная такой долгой разлукой, Кэт, как на крыльях, метнулась к двери. Но открыв ее, никого не увидела. Торопливо крикнув своим гостям: «Я сейчас!», она невпопад засунула ноги в разные ботинки, притом еще и не свои, и выскочила за дверь.

И обомлела, увидев, что стены подъезда превратились в живые картины. Они словно пытались что-то рассказать через всплывающие символы и зашифрованные письмена. По углам были разбросаны звезды. Переливающиеся цвета струились по ступеням вниз пестрым водопадом. Кэт бежала по ним, касаясь стен и ощущая аромат луговых трав.

Лестничные пролеты казались ей вечностью.

— Где ты, Художник? Где ты? — нетерпеливо повторяла она. И, наконец, почувствовала, как ее, мчащуюся без оглядки, подхватили его руки. Он как будто поймал ее на лету. — Почему так долго? Не отпускай меня больше.

Она прижалась к нему, доверчиво уткнувшись лицом в грудь, и почувствовала, как Художник улыбнулся. Он молчал и бережно гладил ее волосы, на которых рассыпался блеск.

— Спасибо, что спас Шкета, — наконец мурлыкнула Кэт, поднимая глаза.

— Спасибо, что спасаешь всех нас, — так же тихо и ласково прошептал он.

И девушка убедилась, что он знает все и о сделанном ей выборе и о ее будущем. Хотелось расспросить его, может ли он увидеть, как скоро она превратится в Тень, много ли успеет сделать, что будет ждать ее там, за гранью привычной реальности… Но так страшно было развеивать этим разговором окружавшую ее уютную повседневность с дружеским весельем и ласковыми объятиями любимого человека.

— Может, зайдешь? У нас там веселье, — вкрадчиво спросила она, поднимая глаза на Художника.

Не дожидаясь ответа, девушка потянула своего волшебника наверх по ступеням, с тревогой ожидая отказа. Ведь он всегда старался встречаться со своей возлюбленной наедине, сторонясь любых компаний. Но Художник неожиданно легко согласился:

— А почему бы и нет?

Они поднялись на два этажа выше. В квартире меж тем веселье было в самом разгаре: музыканты оживленно планировали свое звездное будущее.

— Знакомьтесь, ребята! — провозгласила Кэт, сияя от счастья, и все мгновенно притихли, обернувшись к ней. — Это – Художник!

…В легких, еще не успевших сгуститься сумерках вся компания высыпала на улицу с гитарами. Это была своего рода традиция: теплыми вечерами друзья пели на своей пустынной детской площадке песни, оживляя тихие местные дворы слаженным пением и затейливыми мелодиями.

— Сейчас мы покажем тебе наше тайное место для важных встреч! — с шутливой торжественностью провозгласила Художнику Кэт. — Эта старая беседка — наш второй дом и наш штаб.

— Вообще-то тайное место должно быть скрыто от посторонних глаз, — мягко заметил Художник с улыбкой.

— Да оно, считай, скрыто: там все равно никогда никого не бывает, — махнула рукой Кэт. — Тихо, пусто и вполне себе таинственно…

— В самом деле? — усмехнулся Художник и с озорной усмешкой кивнул на детскую площадку.

По ней с шумом носились дети, гоняя футбольный мяч. Старые фонари уже начали просыпаться, разгоняя фиолетовый сумрак своим скупым светом, но ребятню ничуть не смущало позднее время и осенняя прохлада. Их азартные и восторженные возгласы рассыпались над площадкой чище и звонче любой музыки.

— Нам теперь нет места на этом острове, ставшем вдруг обитаемым… — пробормотал Большой.

— Да просто мы уже переросли эту детскую площадку! — с гордостью констатировал Эл.

— Не по статусу теперь, рок-звезда? — с усмешкой ткнул его в бок локтем Эрик.

Эл с картинной величавостью вздернул нос.

Кэт слушала их, улыбаясь сквозь слезы.

Ее город оживал на глазах.  

_ _ _ _ _

⇐ Вега. Глава 4

Вега. Глава 6 ⇒

Вообще Кэт не боялась выступать. Но каждый раз за несколько минут до выхода на сцену ее  начинала терзать волнительная дрожь. В этом волнении, как в терпком алкогольном коктейле, смешивались предвкушение и азарт, чувство ответственности перед группой и перед слушателями, банальное опасение забыть слова и глобальное опасение оказаться непонятыми публикой…

Но сегодня вместо привычного легкого волнения Кэт раздирала на части буря эмоций. От сдавливающей грудь тревоги было трудно дышать, а растерянность буквально сковывала тяжелыми цепями, не давая шевельнуться. Девушка постаралась как можно вальяжнее прислониться к стене и уткнулась в свою тетрадь, делая вид, что повторяет тексты новых песен. На самом деле со стороны казалось, что устало ссутулившаяся солистка привалилась к стенке, чтобы не упасть в обморок, и загородилась тетрадкой от всего мира.  

— Кэт, ты бледная до прозрачности? — Встревоженный голос Эла на минуту вернул ее из задумчивой прострации.  — Плохо себя чувствуешь?

Девушка заметила, как друг без остановки щелкает медиатором: верный признак того, что Эл тоже нервничает.

— Нет-нет, все в порядке, — вяло отозвалась Кэт. — Просто волнуюсь немножко: все-таки наш первый сольник…

Не говорить же другу, что сейчас, именно в эту минуту, в тихой и тесной гримерке концертного зала решается ее, Кэт, судьба. Сейчас настал момент для принятия самого главного решения в ее жизни, и времени оставалось все меньше.

Десяток шагов до сцены или десяток шагов до выхода из здания концертного зала — и все будет решено. Всего десяток шагов — и такой разный результат. Такие кардинальные перемены в жизни. Такие глобальные последствия. 

О них девушка узнала из книги Писателя.  

Кэт стало уже совершенно ясно, что книга была написана о ней. Слишком точно были расписаны подробности о ее прошлом. Слишком узнаваемо на страницах романа было описано ее настоящее. Слишком пугающим было будущее. Точнее, одно из возможных будущих…

Неизвестно, откуда Писатель знал все это, но Кэт без сомнения верила в его предсказания.

Если сейчас она выйдет на сцену вместе со своей группой, то ни в какой другой город она уже не поедет. «Вегу» заметит столичный продюсер, предложит контракт, поможет с записью альбома и устроит им масштабный гастрольный тур. Кэт продолжит «вести людей к свету», «лечить своими песнями», как говорили Художник и Писатель. Будет делать их счастливыми, как всегда мечтала. А потом просто исчезнет. Станет Тенью, выполнив свою миссию.

Кэт содрогнулась при мысли об этом: становиться бесплотным духом было страшно. Неизвестно, что ждет ее там, по ту сторону реального мира. А реальный мир так не хотелось оставлять…

Впрочем, оставался еще один вариант: отменить концерт и уйти. Завтра дать согласие компании-работодателю, уехать в другой город и забыть о музыке навсегда. «Vega», разумеется, распадется без Кэт, не желая искать замену своему лидеру и вдохновительнице. И у всех начнется обычная, «взрослая», серьезная жизнь, скучная и деловая, без дурачеств и приключений с друзьями, без ярких эмоций и великих миссий. Все будет благопристойно и благополучно, но «без огонька». Этой бытовой серости Кэт всегда боялась.

И сейчас, сжавшись в углу гримерки, она вдруг поняла, что боится этой серости больше, чем перспективы стать Тенью. А еще она вдруг почувствовала себя неблагодарной трусихой. Небеса наделили ее особым даром исцелять души, мечта делать людей счастливыми исполнилась — и теперь Кэт размышляла, не отказаться ли от этого подарка…

Стало стыдно. «Если бы все герои думали только о себе, где бы сейчас был этот мир?» — подумала Кэт и горько усмехнулась. «Тень — так Тень. Только можно я в утешение себе буду считать себя немножко супергероем?»

— Да, — раздался рядом голос Большого.

— Что?? — изумленно переспросила Кэт, мгновенно возвращаясь из своих тяжких размышлений в реальность.

— Эл спросил, не «25 кадр» ли там, на сцене сейчас, — пояснил Большой. — Я ответил: да, они.

— О, люблю этих ребят! — воспрянула девушка, на минуту забыв о своей дилемме, и подошла поближе к кулисам, чтобы лучше видеть и слышать выступающих.

Кэт слушала группу «25 кадр» с самого момента их основания. Лучше них о чувствах никто не мог спеть, что бы там Писатель не говорил. На любовь они смотрели и со стороны ножа, и со стороны счастья и радости.

«…Ты можешь меня разбить –

Слова, как удар молота.

Ты можешь меня убить –

Молчанием на вес золота.

Ты можешь просто забыть –

В кровь разрывая надежду,

Ты не способна любить –

Ты просто снимаешь одежду…»

Глядя на неистовый драйв, царящий на сцене, на самозабвенный музыкальный экстаз слушателей, Кэт в очередной раз подумала, что просто не может от всего этого отказаться. Музыка стала частью ее, без нее Кэт уже просто не сможет быть собой. Все равно станет тенью — пусть в переносном смысле, но результат будет практически идентичным.

Поэтому свой синтезатор она брала в руки уже без колебаний. Она знала, в какую сторону будут сделаны ее следующие десять шагов.

Кэт скользнула взглядом по участникам своей группы и отчетливо увидела, что они тоже не находят себе места от волнения. Будто чувствуют всю подлинную важность момента, который станет переломным. Эрик что-то быстро и нервно объяснял Большому, сжимая в зубах сигарету. Он вообще курил мало, только когда был повод. Эл все щелкал медиатором, исподволь с тревогой наблюдая за Кэт. Больше всех них волновался Большой: он считал шаги от занавеса до скамьи, едва ли слушая, о чем распинается Эрик, и постоянно отвечал невпопад. В эту секунду Кэт вдруг с новой силой ощутила, как дороги ей эти парни, и перспектива переезда и разлуки с ними показалась ей и вовсе чудовищной.

В гримерку вернулся «25 кадр».

— Молодцы! — Эл с искренним восторгом пожал руки музыкантам.

— Спасибо. Публика сегодня — огонь, — воодушевленно отозвались те. — Теперь они ваши, ребята. Удачи!

Зал гудел: народ хорошо разогрелся. Как только музыканты вышли на сцену, где-то в правом крыле, возле сцены, послышались воодушевленные возгласы. Поначалу беспорядочные, спустя несколько секунд они слились в унисон:

— «Ве-га»!, «Ве-га»! «Ве-га»!

В этот момент Эл и Эрик уже поправляли гитарные ремни и подключали шнуры. Раздался бой барабанов. «Значит, и Большой готов», — подумала Кэт и постаралась настроиться на выступление, на время забыв о Книге и своем напророченном Писателем будущем.

И сделала те самые судьбоносные десять шагов из-за кулис на сцену. Еще можно было произнести в микрофон извинения и отменить концерт, пока не зазвучали первые аккорды. Но Кэт быстро установила на сцене свой синтезатор, уверенно развернулась к Большому и кивнула.

И бодрая барабанная дробь возвестила начало первой композиции.

Вот теперь все было решено. Назад пути не было.   

— Давай, Музыкант! Кэт, жги! Мы тебя любим! — Взметнулись над разрозненным гулом знакомые голоса. 

Кэт с изумлением узнала в толпе Леху, Гарика, свою нерадивую подружку. Поодаль, в стороне от скопления народа стоял Художник. Кэт могла поклясться, что и Писатель был здесь. Он ведь обещал прийти. А своих обещаний он никогда не нарушал…  

 «…Закроются окна, закроются двери.

Захочется выйти, но нам не поверят.

Замки бесконечного черного ада.

Мы жили в крови и были так рады…»

Толпа жадно глотала каждое ее слово. Люди тянулись к Кэт, и она наделяла их силой, открывала им простые истины, напоминала о важном и позабытом, вела их к свету. Как ей и мечталось.

«…Сгоревшей душе, потерянной чести,

Невидящих глаз, жаждущих мести.

Мы загнаны в угол, как дикие звери,

Когтями порвали последнюю веру…»

Концертный зал превратился в сказочный лес. Стены зала обвивали лианы и цветы. Грифы на гитарах Эла и Эрика покрылись светло-зеленым мхом, который тянулся до самого пола. По сцене расстилался туман, над которым, словно причудливые пни, возвышалась барабанная установка. Кэт увидела себя где-то высоко, среди бесконечности, переливающейся разными цветами: розовым, синим и еще десятками невиданных оттенков.

Художник смело мешал цвета с образами. Он открывал людям души, давая вырваться эмоциям сотен сердец. Люди наконец-то готовы были слушать и слышать. Сейчас они и сами рождали свет.

А потом пришло время новой композиции. Лишь теперь Кэт поняла, что написала песню о Тенях. Написала, не осознав, и лишь теперь смогла прочувствовать ее до конца.

«Так мало держит в этом мире. Сквозь ладонь

Мне капли гладят по лицу и пропадают.

В коробке спичек, где когда-то был огонь,

Вселилась сырость, нежданно заползая.

Отпусти меня, я больше не могу.

Полосы руки сливаются в узор.

Рвется изнутри тяжелая тоска,

Все мои слова расстреляв в упор.

Я просто стану ветром в этом странном мире,

Который убегает, не смотря назад.

Он, может, всех согрел бы здесь теплом и светом,

Да сам давно уже на все закрыл глаза.

В темноте шаги, мыслей пустота,

Чувства и мечты на листе бумаги.

Я кричу в ночи странные слова,

И за ними вслед тихо исчезаю».

Кэт закрыла глаза, и чувствовала, что каждое слово — шаг по струне, натянутой над бездной. По ней она на цыпочках слово за словом приближалась к своей судьбе, оставляя за спиной привычный и понятный мир. Песня звучала, разливаясь по ткани реальности то ли заклинанием, то ли приговором. Не вернуться назад.

Но и бездне ее не взять! Там впереди что-то иное, что-то светлое и важное. Почти такое же важное, как восторженное сияние в обращенных на нее глазах слушателей.

И шаги вперед по тонкой струне становились все увереннее. Голос Кэт крепчал, крепчала и музыка.  Клавишная капель на мгновение стихла, а затем гитары и барабаны взорвались шквалом звуков и эмоций. Казалось, они сметут солистку со сцены своей силой и напором.

Девушка и сама вздрогнула — она напрочь забыла об этом музыкальном переходе, увлеченная своими полумистическими переживаниями.  По позвоночнику колким инеем стремительно пробежал испуганный и восторженный холодок, а в следующую секунду за спиной словно распахнулись огромные сильные крылья. И Кэт улыбнулась счастливо и безмятежно — как человек, отринувший прочь терзавшие до сих пор сомнения и тревоги. 

Только безмолвная, но отчетливо ощутимая поддержка Художника помогла ей допеть песню, не запнувшись и не разрыдавшись. И сразу же следом, не дожидаясь, когда смолкнет ликующий шквал аплодисментов, Кэт жизнерадостно крикнула название следующего хита:

— Нет войне!

Эти слова подхватил весь зал. И даже когда группа покинула сцену, поклонившись и поблагодарив за теплый прием, толпа не успокаивалась и еще долго скандировала:

— «Ве-га»!, «Ве-га»! «Ве-га»!

_ _ _ _ _

⇐ Вега. Глава 3

Вега. Глава 5 ⇒

Тишина. В квартире Кэт почти всегда царила тишина. Изредка ее нарушал лишь гитарный перебор или мурлыканье Шкета. Этот комок шерсти все время умудрялся во что-нибудь вляпаться. Например, сегодня он зацепился когтями за занавеску и чуть не сорвал ее с гардины.

— Что, не нравится, балбес? — назидательно произнесла Кэт, освобождая котенка из плена. — Все, свободен. Чеши отсюда.

Раздался телефонный звонок. Это был Эрик.

— Привет! Напоминаю: сегодня репетиция в четыре, я договорился, нам дают репбазу два дня подряд по три часа — с четырех до семи. Я Большого с Элом предупредил. Не зря ты про него в газетной статье упомянула — он теперь как заново штопаный!

— Круто! — обрадовалась Кэт, в очередной раз убедившись, сколько сил может быть в добром слове, сказанном правильно и уместно. — Хорошо, на репетицию прибуду без опозданий.

— Тогда до вечера!

Кэт усмехнулась, увидев высветившееся на дисплее время разговора: меньше минуты — Эрик  никогда не любил долгих телефонных разговоров. Все четко и по делу.

— Вот так же четко и мне надо быть сегодня на репбазе, — поделилась своими размышлениями со Шкетом Кэт, торопливо натягивая джинсы и выбирая из гардероба футболку. — Я так уверенно пообещала не опаздывать, а ведь мне еще к Писателю надо успеть.

Через несколько минут она уже словно ветер мчалась по лестничным пролетам вниз. Лифт она принципиально игнорировала, стараясь наполнить свою жизнь движением по максимуму.

Троллейбус пришел как раз вовремя: распахнул свои двери ровно тогда, когда Кэт примчалась на остановку.

«Ну, жми, рогатый, изо всех сил жми!» — взывала про себя девушка, практически на бегу впрыгнув внутрь.

И тут же услышала рядом голос:

— Привет, Музыкант.

«О, черт, только его не хватало!» — вздохнула Кэт, оборачиваясь и узнавая в попутчике одноклассника.

— Узнала, нет?

— Как тебя не узнать-то? — Кэт выдавила из себя улыбку.

Общаться с давним знакомым не хотелось, тем более что дружеские отношения в школе у них не складывались. Он частенько доставал Кэт, а после и вовсе стал гопником, связавшись с какими-то отморозками. Но Кэт вспомнила слова Художника о людях, тянущихся к свету, и все же не стала неучтиво обрывать беседу. Через несколько минут она не без удивления поняла, что разговаривать с бывшим одноклассником стало по-настоящему интересно. К тому же, он явно пересмотрел свои взгляды на жизнь, но как раз это девушку уже перестало удивлять в окружающих.   

Кэт безрезультатно стучала в дверь Писателя уже больше пяти  минут. Старательно прислушивалась к тишине в глубине квартиры, но расслышать хоть какие-то звуки за дверью мешал шум с улицы. Сегодня она отчего-то была небывало оживленной: то и дело проезжали машины, сновали мимо шумно общающиеся прохожие.

— Ну, что же он там? Совсем обкурился? — разнервничалась девушка и в сердцах толкнула дверь.

Она оказалась не запертой.

— Писатель никогда не забывает закрывать дверь… — встревожено прошептала Кэт и метнулась в квартиру.

Здесь было тихо, пусто и как всегда пахло травкой.

— Алло, Писатель? — позвала гостья, но ответа не было. — Куда он подевался?

Кэт подошла к столу, увидела в пепельнице дымящийся недокуренный косячок. «Как будто ушел совсем недавно…» — подумала девушка и словно в полусне протянула руку к пепельнице. Рассеянно затянулась, тут же закашлялась и мгновенно пришла в себя:

 – Как эту дрянь можно курить? Гадость! – возмутилась она, стряхивая с себя остатки задумчивости.

И как будто только сейчас она увидела стопку листов с напечатанным текстом, лежащую посередине стола. На самой первой странице была лишь одна надпись: «Закрыть глаза – увидеть свет».

Кэт не покидало ощущение, что в квартире есть еще кто-то, кроме нее. Более того, она была уверена, что это сам Писатель — но увидеть его не могла. Лишь на мгновение ей, словно в полусне, показалось, что его ладонь коснулась ее щеки, но через секунду видение исчезло.

— Писа-а-ате-е-ель, — на всякий случай еще раз тихонько, почти нараспев, как заклинание, произнесла Кэт, но ответом по-прежнему была тишина.

Девушка вздохнула, взяла со стола стопку распечатанных листов и направилась к выходу. Про тетрадь своих стихов она вспомнила лишь на лестничной клетке — пришлось возвращаться. Тетрадь лежала здесь же, на столе, но Кэт заметила ее только сейчас, будто до этого всем ее вниманием полностью завладела распечатка романа Писателя.

Репетиция прошла очень продуктивно, новую песню коллеги по сцене встретили на ура. Встреча с друзьями и музыка развеяли сгущавшиеся тревоги девушки, и она на три часа растворилась в творчестве и общении с друзьями, забыв обо всем.

Дома ее ждал соскучившийся Шкет, которому всегда удавалось разогнать любые мрачные мысли своей бесхитростной любовью к хозяйке. В этот раз котенок встречал девушку так оживленно, будто ему было, что рассказать.

Переодеться, покормить Шкета, принять душ, наскоро поужинать… До книги Кэт добралась только через часа два.

Писатель был прав: произведение получилось действительно грандиозным. Чтение захватило с первой страницы. Здесь не делили героев на плохих и хороших, на злых или добрых. Здесь люди были такими, какие они есть — со всеми их темными и светлыми сторонами. И среди них была девушка, которая видела больше остальных и помогала увидеть и понять этот мир другим.

Сколько бы ни разубеждала себя Кэт, она не могла не признать очевидного: у нее и у главной героини было поразительно много общего. Более того, в своей книге Писатель подробно изложил все, что произошло с Кэт за последние несколько недель. Тех недель, в которые они не виделись, не созванивались и даже не обменивались смс-сообщениями. Он не мог знать ничего обо всех этих мельчайших подробностях…

Но он знал.

—  Ничего себе, Писатель! — не удержалась от возгласа Кэт. — Частенько ты меня удивляешь, но не до такой же степени!

Раздался звонок в дверь, и девушка, бросив все, рванула к ней, чувствуя присутствие своего самого близкого человека. Человека ли?..

— Привет, Художник! — отбросив церемонии, Кэт кинулась к нему с небывало пылкими объятиями.

— Привет, солнце. — Он тоже прижал ее к себе крепче обычного, понимая, что сейчас будет нелегко. Зная ответ наперед, все же спросил: — Что у тебя нового?

— Я сегодня ездила к Писателю за книгой, и не застала его дома. Представляешь? Дверь открыта, а его нет… — начала рассказывать Кэт, увлекая Художника за руку в глубину комнаты.

Но тот прервал ее рассказ короткой, емкой репликой:

— Он просто ушел.

— В смысле? Куда ушел? — Кэт остановилась, не отпуская его руки, пытливо заглянула в добрые и печальные глаза, отливающие изумрудной зелеьню. Растерянно начала ворчать: — Почему он меня не предупредил? Даже дверь не закрыл! Это где же видано, чтобы…

— Глупышка… Моя маленькая девочка… — тихо-тихо произнес Художник, и этих нежных, едва слышных слов оказалось достаточно, чтобы перебить ее возмущенное ворчание. — Писатель стал Тенью. Теперь он — Тень.

Глаза Кэт изумленно распахнулись, но она молча продолжала взирать на Художника с надеждой и немой мольбой: «Скажи, что это не так! Шутка, недоразумение, неправда…»

Однако тот не произнес больше ни слова, и лишь успокаивающе гладил ее по голове. Пытался приободрить ее ласковой улыбкой, но сейчас этот бесхитростный прием оказался бессилен.

— Но почему он? — в ужасе воскликнула Кэт, наконец выходя из своего оцепенения.

И тут же голос ее задрожал, а с ресниц закапали частые слезы. Художник поспешно прижал девушку к себе, словно хотел забрать всю ее боль. Но и здесь он ничего не мог поделать: это горе Кэт предстояло победить самой.

— Почему он? Как же так? — всхлипывая, повторяла она с отчаянием. — Он же толком еще ничего не успел сделать! Он же просто писал! Почему Тень? Ну, сделай же что-нибудь!..

— Если бы я мог, солнце. Ты же знаешь, я всего лишь художник, — с горечью покачал головой он. —  Я не могу его вернуть. Писатель выполнил свою миссию: он создал Книгу. И ушел потому, что сам та решил.

Кэт не произнесла больше ни слова. Молчал и Художник. Они долго сидели, не включая в комнате ламп, и слушали тишину. По стенам комнаты разливался живой, пульсирующий темно-синий свет, к которому изредка добавлялся фиолетовый оттенок. На этом переливчатом фоне щедрой рукой Художника были разбросаны мерцающие точки звезд.

Стены как будто манили в мир прошлого, отражая воспоминания Кэт о том, кого она потеряла.  Эти картины старательно рисовал Художник: его кистью были грусть и сострадание, а красками — яркая память Кэт, которую она так легко и доверчиво открыла своему чародею. Сначала он боялся, что эти воспоминания причинят девушке боль, но коснувшись ее души, понял, что сейчас они были необходимы, как лекарство. И Художник старался изо всех сил.

Она устала раньше него. Почувствовав изнеможение Кэт, Художник закрыл глаза, и фиолетовое небо со стен потянулось на улицу через стекла незашторенных окон. Девушка отрешенно наблюдала за тем, как город застилал туман, через который пробивался мерцающий свет звезд. Художник коснулся ее губ, и она увидела свое и его отражение на стенах города — как напоминание о настоящем, к которому непременно нужно возвращаться из прошлого.

— Что бы ни случилось, я всегда буду с тобой, — услышала она его мысли.

И оба растворились в фиолетовой дымке, окутавшей улицы.

_ _ _ _ _

⇐ Вега. Глава 2

Вега. Глава 4 ⇒

Позднее утро понедельника выдалось куда более сонным, нежели воскресное. Ночные прогулки давали о себе знать, туманя разум, поэтому Кэт собиралась на работу, так толком и не проснувшись. Даже солнце сегодня казалось вялым: его свет едва сочился через сгустившиеся облака. Зато ветер был не по-осеннему теплым и ласковым.

Шкет, как мог, старался помогать хозяйке взбодриться. Поэтому пока Кэт стояла у зеркала, рассеянно нанося на лицо легкий и неброский макияж, котенок старательно впился маленькими зубками в ее лодыжку.

— Шкет! Ну, ты гаденыш! — возмутилась она, схватив котенка на руки. Остатки сна как рукой сняло. – Есть, что ли, хочешь? Меня пытаешься сожрать?

Через пару минуту котенок уже уткнулся в наполненную кормом миску. Глядя на лоснящуюся шерстку и довольную мордочку этого пушистого озорника, уже трудно было поверить, что еще месяц назад он был дворовым бродягой. И если бы волей случая перепуганный и ободранный местными котами, он не оказался у двери Кэт, неизвестно, какая судьба ждала бы малыша. 

— Ну, и все, теперь без возражений: сам себе хозяйку выбрал, — любила напоминать ему девушка, когда Шкет заслуживал очередной нагоняй.

Раздался звонок в дверь. На пороге стояла тетя Маша — олицетворение домовитой женщины, которая, казалось, сошла со страниц детских книжек. Тех, где заботливых бабушек рисуют в неизменных передниках, массивных очках и с морщинками в уголках добрых глаз.    

— Привет, соседка! – поздоровалась она, едва Кэт открыла перед ней дверь и посторонилась, пропуская гостью в квартиру:

— Заходите, теть Маш.

— Как утро доброе? — жизнерадостно спросила та, проходя на кухню.

— Да ничего…

— А чувствуешь себя как? Ты что-то бледненькая. — Мария Ивановна внимательнее вгляделась в удивленно вытянутое лицо собеседницы.

«Опять эта странная бледность… Неужели, так в глаза бросается?..» — растерялась Кэт, но виду постаралась не подавать и беззаботно улыбнулась:

— Прекрасно себя чувствую… Просто… не проснулась еще толком, — и поспешила перевести разговор: — Да вы садитесь, сейчас чаю с вами попьем.

— Ты слышала? Гарик с седьмого этажа не пьет больше, — принялась делиться новостями тетя Маша, присаживаясь за стол. — Со мной рассчитался, все долги вернул. Сказал, что на заводе работает теперь.

— Да, слышала. Точнее, видела, — кивнула Кэт, ставя чайник и доставая из шкафчика вазочку с конфетами. — Вчера мириться подходил.

— Пятый год ведь не просыхал, бывает же такое…

Тетя Маша была местным новостным дайджестом во плоти: она знала почти все и почти обо всех. Создавалось ощущение, что все информационные потоки проходили через нее. А еще добрее нее в этом сумасшедшем доме никого не было.

— Кстати, я что зашла-то? — спохватилась тетя Маша. — К тебе вчера ребята дворовые приходили.

— И что им надо было? – мгновенно напрягшись, спросила Кэт, зная, что дворовые просто так не приходят.

— Лешка сказал, что с миром. — Соседка протянула листок бумаги. – Вот, еще  номер телефона оставил. Сказал, чтобы ты позвонила, если не затруднит.

Кэт не любила эти визиты: в последний раз, когда приходила эта шпана, гитару пришлось собирать буквально по частям. Зато Леха ушел со здоровенной шишкой на макушке. Даже не ушел, а практически скатился по лестнице.  Иногда разница взглядов и мировоззрений может привести к настоящей войне, если никто не хочет уступать. А Кэт уступать не привыкла…

— Спасибо вам, теть Маш, — несколько секунд поколебавшись, Кэт все же взяла бумажку с номером Лехиного мобильника.

— Пустяки, дело-то соседское. — махнула рукой Мария Ивановна. А допив чай за непринужденной беседой, быстро засобиралась домой: — Ну, я пойду, а то варенье надо доваривать. Вечером обязательно зайди, я тебе баночку дам. По фирменному рецепту, как обычно.

— Хорошо. И вы, если что-нибудь надо будет, заходите, — улыбнулась Кэт, закрывая за соседкой дверь.

— Чего они приперлись? Зачем я Лехе нужна? — терялась она в догадках, но звонить все равно не собиралась. – Вроде мы не кусались давно, да и вообще уже долгое время не виделись…

Отбросив эти бесполезные размышления, Кэт продолжила сборы на работу. А вечером неожиданно, словно по чьей-то подсказке или напоминанию, решила съездить к своему старому другу-писателю, с которым давно не виделась.

Остановка в утренний час пик была заполнена людьми. Кэт дымила сигаретой в сторонке и непроизвольно слушала случайные чужие разговоры о работе, начальниках, семье и насущных  проблемах. Дым сигареты подхватывал ветерок и игриво развеивал его в воздухе причудливым витым узором.

— Привет, Музыкант, — неожиданно раздался рядом знакомый голос,  и через несколько секунд девушка почувствовала, как на ее плечо ложится чья-то ладонь.

Это был Леха. Легок на помине.

— Здорово, — не очень приветливо поздоровалась Кэт, давая понять, что видеть его она не хочет.

Леха верно истолковал ее выразительный взгляд и поспешно убрал руку, но отступать не собирался.

— Да я тут… типа… мириться пришел, — неуверенно начал он. Поняв, что Кэт его слушает и не прогоняет, продолжил уже бодрее: —  Мне тут пацаны гитару подогнали: такую, нормальную, почти за так. Мне кажется, тебе она нужнее будет. Да и мне все равно медведь на ухо наступил. Денег не надо, сразу говорю. Я же не прав был, вину хочу свою загладить.

— Что это на тебя нашло? — Кэт позволила себе миролюбиво улыбнуться, от чего Леха и вовсе засмущался. — Молодой человек, кто вы, и куда дели моего знакомого разгильдяя Леху?

— Да хорош подкалывать, я же серьезно! — Недавний разгильдяй надулся, как маленький ребенок, отчего умиленная Кэт едва не рассмеялась. — А гитару я тебе, даже если откажешься, все равно занесу. Или тете Маше оставлю.

— Ну, занеси, — согласилась Кэт. — А то моя уже битая вся. Она свое отыграла. Да и отвоевала тоже.

Они рассмеялись и одновременно ощутили, как потеплело на душе от этого смеха в унисон.

— А еще я своих предупредил, чтобы ваших не трогали. Так что теперь ходите спокойно, где вздумается, — совсем приободрившись, сообщил Леха.

Кэт кивнула — то ли в благодарность, то ли просто принимая это как должное. Лехе это было уже неважно — он весь светился радостью от своих добрых дел, и это было лучшей наградой для них обоих.

К остановке подъехал автобус, и Кэт торопливо бросила недокуренную сигарету в урну, направившись к распахнувшимся дверям.

— Мне пора. Счастливо! — махнула она ему рукой, легко вспрыгивая на ступени автобуса.

— Удачи, Музыкант! — крикнул ей вслед Леха и неспешной походкой довольного жизнью гуляки направился в сторону своего двора.

«Да, бывает же такое: сегодня ты волк, а завтра – зайчик» — с усмешкой покачала головой Кэт.

 За окном автобуса побежали столбы, деревья и высотки. Резиновая улица стала растягиваться.

Писатель жил на окраине города, практически в самой его глуши. Он не любил суеты и шума, поэтому поселился там, где тихо в любое время года. Прохожих на местных тротуарах было крайне мало, машин на местных дорогах — еще меньше. Кэт же, наоборот, любила кипучую жизнь со всей ее суетой и гамом, поэтому в здешней замершей тиши ей было не по себе. Словно вся улица была одной огромной декорацией для заброшенного и забытого самим режиссером спектакля. Словно время здесь остановилось или его не было вовсе.

Писатель был повелителем своей вселенной. Побывать у него в гостях — все равно, что оказаться в параллельной реальности. Сюда не проникала суета и тревоги внешнего мира, все переживания оставались за порогом. И если там, снаружи, времени не было вовсе, то это лишь потому, что все оно находилось здесь. Прошлое жило в фотоснимках и дневниковых записях, настоящее обитало в чашках ароматного чая и приятных разговорах, будущее царило в мечтах и творческих планах. Кэт ничего не знала ни о прошлом Писателя, ни о его нынешних бытовых делах — друг никогда не делился этим с гостями. Он делился с ними только уютом, творчеством и размышлениями. Делился своим понимающим, участливым взглядом, когда нужно было излить душу. Делился советами, когда друзья просили его об этом…    

— Давненько я не заглядывала к этому чудику, полгода, наверное, — с ласковой улыбкой подумала девушка, заходя в подъезд старого, но чистого дома, и с предвкушением постучала в дверь.

Через минуту она отворилась, и Писатель предстал перед гостьей со своей фирменной неуловимой благодушной полуулыбкой на тонких губах. Он ничуть не изменился за это время. Все также аккуратно спускались на плечи русые волосы, открывая высокий лоб. Все так же до мурашек проницательно смотрели удивительные глаза. Из-за опущенных внешних уголков они могли бы показаться грустными, но лукавый прищур легко прятал эту грусть. И не было в мире Кэт ничего выразительнее, чем густые брови Писателя. Одним их движением он мог высказаться красноречивее, нежели десятком слов.

Одевался он все так же — бесхитростно и аккуратно: потертые джинсы и непременная клетчатая рубашка смотрелись на нем по-особенному уютно, даже умиротворяюще. И в ту же секунду Кэт показалось, что не было никакого полугода: будто они с Писателем виделись совсем недавно. Или даже вовсе не расставались. Так бывало всегда, при любой их встрече.

Да и сам Писатель не выглядел удивленным ее внезапным визитом  после стольких недель отсутствия. Хотя для проформы все же произнес с шутливым упреком:

— Привет, блудня! Что, дорогу сюда забыла, а нынче внезапно вспомнила?

— Здорово, Писатель, — виновато опустила глаза Кэт, будто не решаясь переступить порог. — Извини, как-то так получилось…

Писатель улыбнулся еще шире, вместо ответа приобнял ее за плечи и легонько подтолкнул в квартиру.

Жилище Писателя было таким же необычным, как и он сам. Оно походило скорее на какой-то клуб. Повсюду вместо обоев были развешаны плакаты старых, малоизвестных групп со странными названиями: «Резиновый мир», «Голубые рапсодии». Среди них знакомым было только одно, и не оттого, что группа была более современной: это был большой плакат «Vega», распечатанный на компьютере. Потолок был заклеен дисками, поэтому комната была наполнена светом и неуловимыми цветными бликами. А еще здесь было неплохо накурено — и отнюдь не сигаретами.

— Травкой балуешься? — прищурившись, с хитринкой в голосе спросила Кэт, хотя ответ ей был не так уж и важен. Она и так прекрасно знала, что он периодически курит марихуану.

— А какой писатель ей не балуется? — усмехнулся тот, но мгновение спустя его лицо стало серьезным. — У тебя есть новые песни, Музыкант?

— Есть! — воодушевленно отозвалась Кэт и достала из рюкзака тетрадь, которую вчера вернул ей Художник. — Здесь парочка давних вещей и одна совсем новая. Буквально сегодня закончила ее.

Это была одна из целей ее визита. Девушка всегда ездила к другу не только пообщаться обо всем на свете, но и показать новые песни и почитать его книги.

Писатель взял тетрадь, но не торопился читать — положил на стол и начал что-то искать в одном из своих ящиков.

— А ты что-нибудь пишешь? — спросила Кэт, усаживаясь в кресло напротив него.

— Я написал то, к чему шел все это время. – Глаза Писателя загорелись. — Как будто все, что я написал раньше, всего лишь хаотичные слова на бумаге. Это — новое! Даже книгой назвать нельзя. Я сам еще не понял, что это такое.

— Надеюсь, я буду первым критиком. — Кэт произнесла это с полушутливым пафосом, деловито приосанившись от осознания важности своей персоны.

Но писатель ответил неожиданно серьезно и веско:

— Конечно, Музыкант. Ты будешь первым читателем.

Он все еще искал рукопись в ящиках стола, будто до этого так тщательно прятал ее, что сейчас и сам не мог найти. Кэт едва ли могла помочь в этих поисках, поэтому просто в вольготной задумчивости оглядывалась по сторонам, ждала и развлекала их обоих беседой:

— Писатель, я так понимаю, тебе группа «25 кадр» не понравилась? Не вижу их плаката на твоих стенах. А у них же тоже хорошие песни…

Писатель отвечал, не прерывая своего занятия:

— Понимаешь, в чем дело… Ты же знаешь этот мир. Он до невозможности запутанный, да вдобавок еще и очень эксцентричный. Но нам, творческим людям, дано видеть его со стороны, другими глазами. Мы видим больше и понимаем его лучше, чем прочие. А тебе еще и дано описать это так, чтобы остальные люди тоже все поняли. Поэтому над твоими песнями и задумываются…

— Я спросила тебя не о себе, — мягко прервала его Кэт, но щеки ее при этом польщено зарумянились. Похвала от такого человека, как Писатель, была особенно приятна. 

Писатель оставил безуспешные поиски. А может быть, вдруг передумал искать потерянное. Он развернулся к собеседнице, несколько секунд пристально смотрел в ее глаза, а затем неспешно подошел к окну.

— Я не спорю, у ребят хорошие песни. И пишут они тоже правдиво, но индивидуально. Они затрагивают проблему только так, как она коснулась их. А ты пишешь глобально, проникаешь в самый корень бед. Ты лечишь людей своими песнями.

«Недолго лечить осталось…» — со вздохом подумала Кэт, вновь подумав о своем намерении оставить музыку и заняться карьерой. Только почему-то сейчас от мысли об этом стало не по себе, словно от запланированного предательства.

Они помолчали. Кэт поднялась с кресла, подошла к другу и робко напомнила:

— Писатель, ты насчет нашего концерта в курсе?

Он глубоко вздохнул, и словно с этим вздохом сошло на нет все его непонятное, необъяснимое напряжение.

— Конечно, — мягко ответил парень, оборачиваясь к ней. — Весь город в курсе, даже наша глушь. Если успею, обязательно приду.

— В каком смысле «успеешь»? — удивилась Кэт. — Но ты ведь никогда не пропускал наши выступления. У тебя дела?

— Неважно, — он постарался улыбнуться. Улыбка получилась светлой, но грустной. — Слушай, ты завтра обязательно заедь, забери и мою книгу, и свою тетрадь. Хорошо? Я непременно все прочту сегодня вечером.

— Конечно, дружище, обязательно заеду, — ласково ответила девушка.

Она отчаянно желала развеять его непонятную печаль, но совершенно не понимая, как это сделать. Поэтому о своем возможном переезде решила пока не говорить. И еще она пугающе отчетливо поняла, что Писателю нужно побыть одному и сейчас ей лучше уйти.

— Ладно, я побегу, — чуть смущенно и растеряно пробормотала она, поднимая с пола свой рюкзак и делая пару шагов в сторону двери. Друг не остановил ее, значит, она все поняла правильно: — До завтра, Писатель.

— Ты береги себя, — промолвил он вместо прощания.

Через минуту Кэт уже перешагнула порог, и дверь за ее спиной закрылась, оставив на душе скребущее ощущение недосказанности.

В парке сегодня было тихо, даже прогуливающиеся парочки появлялись редко. Все было усеяно листьями, золотившимися под желтыми фонарями. Кэт стояла посреди аллеи и любовалась этим коллажем из листвы на асфальте, словно не в силах отвести взгляд. 

— И, правда, красиво. — На талию бережно легли ладони, прикосновения которых она узнала бы из тысячи. — Привет, солнце.

— Ты можешь угадать только мое время? — спросила она, спиной прижимаясь к нему и запрокидывая голову ему на плечо. — Или ты чувствуешь всех, Художник?

— Я чувствую время целиком, не деля на чье бы то ни было, — прошептал он. — Как там Писатель?

— В своем духе, — вздохнула Кэт. Необъяснимая тревога мгновенно заворочалась в глубине ее сердца, но девушка постаралась отвлечься от нее. — Завтра поеду к нему за книгой. Он говорит, у него получилось что-то совершенно особенное.

— Я уверен, тебя это удивит, — кивнул Художник и, помолчав, спросил: — Ты когда-нибудь видела души деревьев?

Кэт покачала головой, и молодой человек, взяв ее руку, мягко повел девушку за собой вглубь парка. Там, остановившись у группы высоких и крепких лип, Художник указал рукой вверх, на их кроны. Кэт подняла голову и обомлела: ветви старых деревьев словно были увиты цветной дымкой. Краски бегали друг за другом и постоянно сменяли друг друга. Светло-зеленый стал синим, потом из него появился желтый. В какой-то момент все обратилось в перламутровый, а затем поочередно появились оранжевый, фиолетовый, голубой… Кэт присмотрелась и заметила, что этот красочны туман вьется у каждого дерева по всему парку.

— Это ты делаешь их видимыми? — восторженно спросила Кэт, оборачиваясь к своему спутнику.

— Это примерно как и со временем, — уклончиво отозвался тот. — Трудно объяснить.

Но в Кэт проснулось неукротимое любопытство:

— То есть время ты тоже видишь? — Казалось, ее глаза, обращенные к пестрому чуду, и сами начали переливаться цветными всплесками, отражая это волшебство.

— Не совсем. Я замечаю то, чего не хватает во временном полотне. Я могу просто добавить недостающие элементы, если в них есть необходимость. Но мои возможности, к сожалению, ограничены…

— Погоди-погоди! — перебила его Кэт, распахнув глаза. — Добавляя, ты исправляешь, верно?

— Ну, в какой-то степени… можно и так сказать. — Художник отвел взгляд хитрых янтарно-желтых глаз в сторону, понимая, что вот-вот будет рассекречен. И не ошибся.

— Так вот с чем связаны все эти внезапные перемены вокруг меня! — воскликнула Кэт, по-детски подпрыгнув на месте от поразившего ее открытия. — Исправившийся хулиган Леха, бросивший пить сосед Гарик, звонок раскаявшейся в проступке подруги… Это ты все исправил!

— Нет-нет, постой, все не совсем так. — Художник, смеясь, примирительно поднял ладони вверх, пытаясь усмирить пыл разгоряченной девушки. — Я, действительно, готов сделать все возможное, чтобы твоя жизнь стала лучше. Но я не могу и не имею права менять все вокруг тебя так, как мне хочется. Я лишь предложил им всем выбор, и они его сделали — выбрали путь исправления. Это их решение — не мое. Я лишь помог им задуматься об этом.

— И все же мне надо поблагодарить тебя за это. — Кэт ласково чмокнула возлюбленного в щеку.

В ответ на это Художник нежно обнял девушку, проведя ладонью по ее взъерошенным волосам, и неожиданно серьезно сказал:

— Благодарить тебе нужно не меня. А себя.

Кэт удивленно уставилась на него. Тот пояснил:

— Ты простила их всех. Могла бы затаить обиду, возжелать мести, не прощать. Но ты прощаешь легко. Ты светлая. Поэтому и люди вокруг тянутся к свету следом за тобой. Ты будто ведешь их за собой, делая добрые дела будто мимоходом. Спасаешь всех — от бродячих котят до заблудших душ.

— Да ведь я ничего особенного не делаю! — попыталась возразить сконфуженная Кэт. — Просто живу — и все.

— Этого порой достаточно, — серьезно возразил Художник. — Достаточно пары добрых слов, элементарного участия. Достаточно твоих песен. Достаточно того, что ты просто есть — ты вдохновляешь, становишься примером.

Кэт обескураженно замолчала, чувствуя, как ее бледные щеки заливает смущенный румянец. С необъяснимым волнением, всплеснувшимся в душе, вспомнила, что сегодня уже ощущала что-то подобное — когда Писатель говорил о ее творчестве…

— Художник, ты самый загадочный из всех, кого я встречала, — доверительно призналась девушка. — Чем чаще мы с тобой видимся, тем больше вопросов у меня возникает.

— Ну, и что же ты хочешь спросить прямо сейчас? — Художник улыбнулся, как щедрый взрослый, предлагающий малышу выбрать любое угощение с витрины сладостей.

Кэт на несколько мгновений задумалась, вспоминая все свои насущные вопросы. И спросила о том, что сейчас было волнительнее всего:

— Помоги мне понять, какой выбор правильный? — едва слышно попросила она. — Ты ведь знаешь о моей дилемме? Карьера или музыка? Что сделает меня по-настоящему счастливой?

Услышать ответ было и заманчиво, и страшно одновременно.

Глаза Художника на несколько секунд словно подернулись туманом, сменили золотистую искристость на пасмурную серость. Он смотрел куда-то вдаль, но видел там не вечерние тени на парковой аллее, а будущее.

— На такие вопросы не сможет ответить никто, кроме тебя самой, солнце, — наконец произнес он. — Здесь нет правильного или неправильного выбора. Есть два разных пути — каждый со своими радостями и горестями, преимуществами и последствиями. Каждый из этих путей по-своему правильный. Но выбор ты должна сделать сама. Потому что это твоя судьба, и ты ответственна за нее.

Кэт тяжко вздохнула и послушно кивнула. Это было честно: не следует возлагать ответственность за свое решение на кого-то другого. 

Дымка вокруг деревьев налилась фиолетовым, который через минуту потемнел, а потом и вовсе стал черным. Но влюбленные уже не смотрели наверх. Они шли, слушая, как под ногами шелестела листва, и молчали. Но это молчание было красноречивее любого разговора.

Вдруг Кэт заметила, как кто-то направился в их сторону. Фонари ярко освещали весь парк, и ей показалось странным, что она только сейчас заметила парня в нескольких шагах от себя.

— Привет, Художник, — сказал он.

Кэт вгляделась в его фигуру и содрогнулась: странный прохожий был полупрозрачным! Но девушка постаралась скрыть изумление. Тем более, после знакомства с Художником она приучала себя спокойно воспринимать всевозможные странности и чудеса.

— Приветствую, — суховато отозвался Художник.

Парень продолжил свой путь и, казалось, на ходу начал растворяться. Еще миг — и он оказался позади, но еще успел крикнуть вслед:

— Удачи тебе, Музыкант!

Кэт обернулась, но не успела ответить — незнакомец пропал где-то среди деревьев.

— Откуда он меня знает? – удивленно спросила Кэт Художника.

— Тени знают многое, — ответил он и привлек ее к себе.

И если девушка еще собиралась полюбопытствовать, кто такие Тени, как они появляются и чем живут, то после этих нежных объятий продолжать расспросы совершенно расхотелось. Так они и стояли посреди осени, прижимаясь друг к другу, и слушали, как ветер трогает листья.

_ _ _ _ _

⇐ Вега. Глава 1

Вега. Глава 3 ⇒

Ей снились дельфины.

Дельфины на городских улицах.

Асфальт пустынных тротуаров и шоссе обратился в кристально голубую водную гладь, над которой ввысь взмывали легкие дельфиньи тела, рассекая сгущающуюся темноту. Казалось, город скорбит: плачет крупным дождем, нервничает, остервенело обрывая с деревьев листву порывами ветра. Тревожные алые отсветы на стенах зданий казались болезненными кровавыми ранами.

Необъяснимая тоска сжимала ее сердце. Но грусть прогоняли прочь дельфины. С ними ей было не страшно.

А потом дождь кончился. Видимо, кто-то перестал грустить.

Она запрокинула голову, отчаянно пытаясь найти просвет в пелене черных туч — и поняла, что просыпается. Только отголоски незнакомой мелодии и обрывки слов тянулись за ней вслед — из сна в реальность…  

Кэт распахнула глаза и сразу же увидела солнечных зайчиков на потолке. Свет, который она искала во сне, был здесь, в ее залитой солнцем комнате. Приснившаяся тоска стремительно таяла в сиянии дня. А вот слова оставались. Девушка стремительно соскочила с постели и метнулась к письменному столу, где неуловимого вдохновения терпеливо дожидались блокнот и ручка.

Быстрой, легкой рукой Кэт набросала обрывистые строчки — все, что успела запомнить. Бесхитростные строчки сплетались с отголосками мягкой, минорной мелодии и обретали необъяснимую проникновенность. Слова звучали в памяти едва слышным сокровенным, мистическим шепотом. А клавишные аккорды рассыпались капелью, были чуткими, как осторожные шаги на цыпочках по струне, натянутой над бездной…  Видимо, скоро родится новая песня. 

— Хорошо бы, а то я давно ничего нового не писала, — в предвкушении улыбнулась Кэт и уже без спешки сладко потянулась, сбрасывая с себя остатки сонной неги.

Что может быть лучше погожего выходного дня? Только погожий выходной день, в котором тебя ждет несколько приятных встреч с дорогими сердцу людьми. Правда, мысль о предстоящем нелегком разговоре с друзьями несколько омрачило радость Кэт. Поэтому, вместо того, чтобы плестись в ванную, сшибая дверные косяки, она сначала подошла к окну, пытаясь отвлечься от тревог и полюбоваться первым днем осени.

Улицы в это время уже напоминали муравейник. Сосредоточенные прохожие торопились по своим делам так рьяно, как будто наступил последний день их суетной жизни. По крайней мере, так казалось с высоты шестого этажа. А солнце щедро разливало по городу свое лучистое золото — необыкновенно яркое, никем по достоинству неоцененное. Кэт протянула к нему руки и ощутила ласковое тепло на своем сонном теле.

— Глупые, глупые люди, — с улыбкой пробормотала девушка. – Как можно не замечать таких простых радостей? — Она поежилась от приятных мурашек, пробежавших по коже, и сказала самой себе: — Ладно, с солнечные ванны будем считать оконченными.

Контрастный душ, торопливый завтрак на скорую руку, недопитая и до половины чашка кофе — и вот Кэт уже расположилась на пороге распахнутого балкона с гитарой в руках. Это был старый и совершенно разбитый инструмент, переживший не одну «войну» с местной великовозрастной шпаной. Но за все это время гитара стала такой родной, что ее не могла заменить никакая новая, даже самая навороченная модель.

Перебирая чуткими пальцами струны, Кэт пыталась вспомнить приснившуюся ей музыку. Раз за разом она пропевала утренние, наспех записанные строчки на разные лады, пока не вспомнила ту самую мелодию из сновидения. Тогда рядом со словами в блокноте появились аккорды, а Кэт еще заметнее воодушевилась. Значит, скорее всего, на концерте в следующие выходные уже можно будет представить слушателям новое творение. Когда есть музыка и начало текста, дописать еще пару куплетов не составит труда…   

Вдруг на кухне загремела посуда. Кэт оторвалась от своих раздумий и вскочила на ноги.

— О, черт, Шкет! – крикнула она, побежав на грохот. — Ты, маленький засранец! И чего тебе не живется спокойно в этой квартире? – продолжала девушка грозным голосом. — Если тебе здесь тесно или скучно, меня не затруднит открыть тебе дверь на улицу!

Котенок поспешно спрятался под мойку. Его стараниями посуда была разбросана по всему полу, пара тарелок и чашек разбились.

— И как ты, такой мелкий хулиган, смог опрокинуть посудницу? Что ты на ней потерял? — ворчливо продолжала хозяйка пушистого шалопая, собирая по всей кухни осколки. Но увидев, как виновато глядит питомец из своего укрытия, не смогла сдержать улыбки и смилостивилась: — Стыдно? Давай выползай, бестолочь!

Возможно, котенку все же пришлось бы выслушать нравоучительные наставления, но Кэт отвлек телефонный звонок.

— Привет, подруга, – прозвучал в трубке голос, в котором можно было уловить виноватые нотки.

«И после всего, что было, она еще мне звонит!» – раздраженно подумала Кэт и поздоровалась в ответ как можно более холодно.

— Слушай, ты извини меня. Я знаю, что когда лучшая подруга не хранит секреты и молотит языком, как базарная бабка, за это можно бить по лицу. Мне, честно, очень жаль. Может, забудем? Как ребенку хочется прохныкать: «Я больше не буду».

И хотя при воспоминаниях о проступке подруги в душе мгновенно проснулись обида и гнев, что-то заставило Кэт ответить согласием на предложение мира. Через пару минут беседа миролюбиво завершилась. Но не успело высветить на дисплее время разговора, телефон зажужжал снова.

— Добрый день, солнце, — произнес знакомый до дрожи голос, который она знала всего около недели. Но он уже был для нее слаще любой музыки.

— Привет, Художник! — Искренняя улыбка осветила лицо девушки.

— Я придумал маршрут нашей сегодняшней прогулки. Ты не будешь против, если она начнется вечером в парке? Там осень особенно красива, ты сможешь налюбоваться ей вдоволь. Тебе ведь нравится осень?  

— Очень, — выдохнула девушка.

В принципе, он могла бы и не отвечать — Художник и так знал о ней все. Хотя скорее не знал, а удивительным образом чувствовал и понимал. Кэт иногда казалось, что он слышит абсолютно все ее мимолетные мысли и ощущает все оттенки ее эмоций, как свои собственные.

Он был очень загадочным, этот маг, который так легко приучил Кэт к чудесам. А еще он любил сюрпризы.

— Тогда до вечера, солнце, — с бесхитростной лаской произнес бархатный голос, и связь прервалась.

Ни времени встречи, ни точной локации оговорено не было, но Кэт это ничуть не смутило. Девушка просто приходила в примерно обозначенное место тогда, когда освобождалась от дел, а Художник всегда очень быстро находил ее сам. Секрет этого фокуса она никак не могла у него выведать. 

Пора было собираться, ведь день обещал быть насыщенным. Кэт подошла к зеркалу и с удивлением отметила странную бледность на своем лице. Она не была похожа на болезненную тусклость, но кожа явно стала светлее. От этого родниковая голубизна глаз и медная рыжина длинных волос казались еще ярче.

«Как на фотографии с неправильно выставленным балансом белого», — усмехнулась девушка и решила не придавать своей бледности особо значения. Чувствовала она себя хорошо, поэтому причин для волнения не было.

Узкие синие джинсы, простенькая белая водолазка, практичные черные кроссовки — рок-звезды не любят пафоса. Кэт вскинула на плечо рюкзак, подмигнула своему отражению, почесала за ухом Шкета на прощание — и выпорхнула в подъезд. Но стоило ей обернуться к двери, чтобы закрыть замок, как за ее спиной раздался голос:

— Привет, Музыкант!

«Он следит за мной, что ли? — вздрогнув от этой громогласной реплики, нервно подумала девушка. — Постоянно на него натыкаюсь…».  

Это был ее сосед сверху, Гарик, заядлый алкоголик. Если он когда-то и не пил, то это было очень давно и теперь уже, скорее всего, не правда. Трезвым его еще никто не видел. Сосед постоянно приставал к Кэт и даже пытался распустить руки, поэтому она по привычке сжала рюкзак покрепче и приготовилась обороняться. Торопливо закрыв дверь, девушка повернулась к незваному собеседнику и настороженно спросила:   

— Чего тебе?

— Да ладно, расслабься, я завязал, — миролюбиво отозвался Гарик

Глаза Кэт наполнились удивлением, но рюкзак она держала все так же недоверчиво крепко.

— Я знаю, я был идиотом. Я хочу извиниться. Простишь? — Гарик подошел ближе и посмотрел на нее с надеждой.

«Оказывается, у него красивые глаза, — неожиданно подумала она. — И сейчас они как будто сияют искренностью». Поэтому Кэт ответила такой же искренней улыбкой:

— Ладно, забыли.

— Тебе, может, помочь в чем-нибудь? Хочешь, подвезу? – просиял Гарик. — Мне же нужно загладить свою вину.

— Нет, спасибо, сосед, мне не далеко, — покачал головой девушка и, махнув на прощание, устремилась вниз по ступеням.

«Похоже, кое-кто действительно решил стать лучше», — думала она одновременно озадаченно и обрадованно.

Толкнув подъездную дверь, Кэт оказалась на улице и сразу же торопливым шагом направилась в соседний двор. Именно там должна была ждать девушку ее рок-группа в полном составе. Местные рокеры — народ не гордый: в качестве локации для встречи их устраивала старенькая беседка на  заброшенной и безлюдной детской площадке. На Кэт зрелище этого необитаемого детского городка производило гнетущее впечатление, но гитарист Эл оптимистично отмечал: «Зато никто не мешает нам общаться!»…

Кстати, вот и он. Долговязая фигура Эла неспешно вышагивала впереди своей фирменной разгильдяйской походкой. Парень глазел по сторонам и явно наслаждался каждым шагом, спрятав руки в карманы и что-то напевая себе под нос.

— О. привет, Кэт! — весело поздоровался он, когда девушка догнала его и задорно хлопнула по плечу.

— Здорово! — Кэт дружески приобняла молодого человека.

Тот взглянул на ее лицо, вдруг нахмурился и серьезно спросил:

— Ты себя нормально чувствуешь?

— Разумеется. А почему ты спрашиваешь? — растерялась Кэт.

— Просто ты какая-то бледная. Точно все в порядке? — встревожено допытывался Эл.

— Да естественно! — отмахнулась девушка и поспешила отвлечь друга от его дотошной заботы: — Лучше давай ускоряй шаг, мы же опаздываем!

— Да куда спешить-то? Без нас-то не начнут. Потому что, пока не придут автор текстов и автор музыки, этому сборищу и обсуждать-то нечего. — Эл с довольной белозубой улыбкой по-кошачьи прищурился на солнце.

— Зазнайка! — засмеялась Кэт.

Но доля правды в словах товарища была: сегодня группа собиралась по большей части из-за Эла и Кэт. Первый наконец-то разродился аранжировками к давним песням Кэт, а сама девушка посулила друзьям какие-то очень важные новости. Ну, а если говорить откровенно, этим четверым едва ли нужен был повод, чтобы встретиться: рок-квартет не мыслил себя друг без друга, поэтому собирался и по случаю, и без.

До беседки оставалось идти всего каких-нибудь пять минут, но Кэт и Эл уже не терпелось поговорить о творчестве. Это были не просто увлеченные беседы, а взаимный обмен энергиями, обоюдное вдохновение, высекание искр из горящих сердец.

— Ты говорил, что написал что-то новое: расскажи! — азартно сверкая глазами, полюбопытствовала девушка. — К каким текстам музыка? Много там? Ты ведь иной раз как начнешь сочинять, так тебя потом не остановишь — только и успевай стихи к твоей музыке строчить…

Эл с польщенным смешком рассеянно взъерошил блондинистые волосы на своей макушке:

— Да вот как раз такой случай: вдохновение на меня напало — еле отбился. Не спеши: давай дойдем до ребят, и я все расскажу, все покажу. Я что-то в программе набросал, что-то просто на гитаре на диктофон наиграл. Может, к грядущему концерту какую-нибудь из новинок успеем разобрать…  А у тебя как с творчеством?

— О, представляешь, сегодня мне приснилась песня! — воодушевленно поделилась Кэт: —Странная, но проникновенная такая… Надеюсь, к концу недели я добью этот хит.

— Круто! Но ты не спеши, твори с толком и удовольствием. Даже если не успеешь, я там еще старые вещи доделал, на «Нет войне», так что программа есть. Три новые песни на сольную программу, наверное, хватит: «Свобода», «Черновик» и «Время вспять».

— Чудесно! — обрадовалась Кэт и с ноткой шутливой лести добавила: — Ты, как всегда, лучше всех!

— Да ладно тебе… — с улыбкой отмахнулся Эл, но по отведенному в сторону взгляду было очевидно, что ему приятна похвала.

Басист Эрик и барабанщик по прозвищу Большой были уже на месте и тоже что-то увлечено обсуждали. При виде приближающихся друзей они так радостно просияли, что Кэт стало совестно за те новости, которые она принесла. Сейчас эти радостные улыбки мгновенно увянут…

— Ребята, в общем, чтобы не откладывать в долгий ящик… — начала она, привычно вспорхнув на один из парапетов, которыми была обнесена беседка. Друзья с внимательной настороженностью уставились на подругу, а она старательно прятала глаза, словно стыдясь приготовленных слов. — В общем, если очень коротко: мое резюме попало к руководителю одной крупной компании, и меня приглашают на работу. Там такой карьерный рост, о котором я и мечтать не могла, когда окончила институт!

— О, так это же здорово! Поздравляем! — наперебой загалдели друзья. — А чего тогда такая грустная?

Кэт поджала дрогнувшие губы и заставила себя произнести главные слова ровным, бесстрастным голосом:

— Чтобы работать там, придется перебраться в другой город. 

— Как «перебраться»? Насовсем? — опешил Эл.

Кэт обреченно кивнула, не в силах поднять глаза на испуганно уставившихся на нее товарищей.

— А как же мы? — по-детски простодушно и опечалено протянул Большой. — Как же наша группа?

Кэт глубоко вздохнула, собрала всю волю в кулак и отважно улыбнулась, наконец-то прямо посмотрев на свою команду. Старательно изобразила бодрую беспечность и воодушевленно произнесла:

— Да ладно вам, парни! Группа без меня не развалится: найдете другую вокалистку. Новые песни я вам по электронке присылать буду, Эл будет к ним музыку сочинять. Так и продолжим творчеством вместе заниматься. Не на другую планету же я улетаю, честное слово! Будем созваниваться, ездить друг к другу в гости…

— Хорошая попытка, — с грустной иронией улыбнулся проницательный Эрик, ласково взглянув в предательски увлажнившиеся глаза Кэт. — Ты же понимаешь, что если ты будешь там работать, времени ни на песни, ни на нас у тебя не останется. Время, помноженное на расстояние, рвет нити между людьми. Порвет и наши.

Кэт сразу поникла и насупилась, признавая свое поражение. Эрик подошел к ней ближе и бережно обнял, ободряюще взъерошив волосы:  

— Не грусти. И не вздумай поддаваться на наше нытье, Кэт. Это твоя жизнь, твой путь. Если ты решила идти им, будь уверена. Не стоит упускать такие блестящие возможности, жизнь не так уж часто балует нас ими. Значит, время музыки прошло, настало время покорения профессиональных вершин. — С этими словами Эрик пристально посмотрел в ее глаза и спросил: — Ты ведь хочешь этого? По-настоящему хочешь?

 Девушка уже набрала воздух в легкие, чтобы уверенно ответить «Да», но что-то мешало. То ли ком в горле, то ли новая, приснившаяся музыка, так неотступно навязчиво, так заманчиво звучащая в ее голове.

— Я… в общем, я… пока окончательно еще ничего не решила, — выдавила из себя Кэт после непродолжительного молчания и поспешно отвернулась от пытливых глаз друга. — У меня неделя на размышление. Но, пока время есть, вы на всякий случай поищите новую вокалистку, ладно? Чтобы потом, когда я решусь уехать, группа продолжила работать. У нас как-никак вот-вот новый альбом выйдет, и вообще после грядущего сольника новая жизнь начнется!

Последние слова прозвучали из уст Кэт уже вполне жизнеутверждающе. Парни ухватились за них, как за спасательный круг при кораблекрушении:

— Да, давайте лучше пока о концерте будем думать. А о всяких переездах — потом. — Предложение Эла прозвучало скорее как просьба. — Я ж вам тут новую музыку принес…

— Вот, это дело! — обрадовался Большой. — Давай, показывай — порази нас в самое сердце!

— Раз такое дело, я о репетиции на завтра договорюсь, — вставил свое слово Эрик. — Постараемся успеть новые вещи разобрать за оставшееся до концерта время. 

И пустынная детская площадка наполнилась музыкой и оживленными голосами друзей, бросившихся в обсуждение концерта с головой.

Эти долгие беседы могли бы быть бесконечными. Но сгущающиеся вечерние сумерки напоминали о том, что для Кэт пришло время отправляться в парк. Она тепло попрощалась со всеми и направилась на остановку. Автобус не пришлось ждать долго — подоспел, словно ко времени. Через пять минут девушка уже сидела в маршрутке и наблюдала, как за окном тянется улица.

Осень — пожалуй, она была единственным из естественного, что Кэт считала загадочно красивым. Все происходящее в это время года всегда независимо ни от чего. Вроде бы, оно кажется простым и светлым, но, если задуматься, у простоты и света не видно начала и конца. Что-то умирает, рождая нечто новое, радующее душу, заполняющее ее теплом.

На парковых деревьях еще осталась зеленая листва, но желтые пятна размазались еще больше, и теперь взгляд к ним притягивало сильнее. Казалось, отвести его невозможно…

— Здравствуй, солнце. — Художник появился рядом, словно из ниоткуда. А может быть, Кэт просто так глубоко задумалась и не заметила, как он подошел.

Теперь Кэт любовалась не осенью, а им — без смущения, открыто и очарованно. У Художника была внешность типичного романтика или доброго волшебника из детской книжки, настолько безупречно правильными были тонкие черты его лица. Глаза его меняли цвет, но неизменным было одно — они лучились мягким теплом из-под длинных черных ресниц. В уголках изысканно очерченных губ таилась загадочная улыбка. Каштановые пряди густых шелковистых волос спадали на плечи ровными, спокойными волнами…  И ему очень шла эта осень.

— Привет, — прошептала девушка, прижавшись к его серому плащу.

— Выглядишь мечтательно, — заметил Художник, бережно обнимая ее в ответ. — Сегодня здесь очень красиво. Ты согласна?

— Да, очень! — Глаза Кэт искрились беззаботным счастьем. — Скажи, как ты угадываешь время? Ты же не знал, во сколько я приду сюда. Ты вообще никогда не уточняешь время.

— Может быть, это оттого, что я знаю, из чего оно состоит, — улыбнувшись, ответил он.

— Художник, ты все время говоришь загадками! — с шутливым упреком воскликнула девушка, но молодой человек оставил его без ответа.

— Сегодняшний день наверняка показался тебе странным. – Произнес он, и в его голосе не было вопросительных интонаций.

Кэт ничуть не удивилась: Художник всегда знал все не только о времени — он мог прочесть мысли любого человека, если ему было это нужно. Однако девушка не испытывала ни малейшего страха перед ним.

— Такое чувство, что под мир прогибаться больше не нужно. Он сам прогнется, если ты этого захочешь, — подтвердила она.

— Верно, но лишь отчасти. — Художник преподнес ей очередную загадку, но не оставил времени на размышления. — Пойдем,  мне нужно кое-что показать тебе.

Кэт не знала, кем был Художник на самом деле, но чувствовала, что у него, как и у нее, не было прошлого. Оно словно стиралось, не успевая за временем. Может быть, именно поэтому она, сама того не осознавая, жила лишь сегодняшним днем, а иногда просто от встречи до встречи с ним.  Многим людям такие отношения показались бы странными, потому что в них не было стандартов. В них были только чувства и много того, что никому, кроме них, понять не суждено.

Художник привел Кэт крышу одной из городских высоток. Город, несмотря на позднее время, не хотел засыпать. В нем продолжалась жизнь: внизу бегали маленькие машинки и еле-еле двигались совсем крохотные люди.

— Сейчас будет какое-нибудь чудо? — с предвкушением спросила Кэт и попыталась поймать взгляд сосредоточенно серьезного Художника. Мимолетно отметила, что его глаза, бывшие вечером голубыми, сейчас стали темно-фиолетовыми.

— Подожди, солнце, сейчас ты все увидишь сама.

Он поднял голову и пристально смотрел на небо, которое было непроглядно черным. Через минуту Кэт ощутила, как капля воды упала сверху и скользнула вниз по ее щеке. Прошло еще несколько секунд – капли стали чаще. Наконец пошел дождь — чистый, наполненный осенней свежестью. Его капли не были пропитаны кислотностью дымящих заводов и не били, как сталь. Они несли в себе отражения звездных огоньков и ласково гладили лицо. Настоящий осенний дождь нес в себе глоток жизни.

— Теперь смотри внимательно, — сказал Художник, подняв руку и сделав движение, словно хотел погладить небо.

Отзываясь на это, небосвод стал переливаться темно-синим цветом. Художник повернул ладонь к дождю, и небо стало отдавать голубым оттенком, сквозь который пробивался фиолетовый. Происходящее в небе напоминало салют, только вместо искрящихся огней в разные стороны разлетались цвета, по очереди заменяя друг друга, сталкиваясь и переливаясь.

Кэт увидела, как люди внизу остановились и потянули руки вверх. Машины внизу встали, движение прекратилось. Сотни рук жадно тянулись к живительному дождю и живописному, необъяснимому для них «северному сиянию» над городом. Художник поднял вверх вторую руку, взяв в ладони небесные гаммы цветов, и словно обрушил вниз, к протянутым вверх рукам.

— Я вернул им то, что они просили, – пояснил Художник. — Я вернул им эмоции. Светлые эмоции.

— Потрясающе! — выдохнула Кэт, зачарованно наблюдая за оживленной толпой.

Казалось, там, внизу люди только что избежали какой-то катастрофы. Они рассеянно переглядывались и не торопились расходиться, словно и вовсе забыли, куда и зачем шли. Словно вспомнили нечто гораздо более важное. Кто-то оживленно жестикулировал, кто-то даже обнимался.

— Я бы многое отдала, чтобы тоже уметь вот так… — мечтательно протянула Кэт, любуясь этим восторженным замешательством. 

— Как — «так»? — лукаво уточнил Художник.

— Чтобы, как ты, уметь делать людей счастливее.

— Ты уже умеешь, — произнес юноша и с этими словами поцеловал Кэт в губы, будто пресекая дальнейшие расспросы.

И чувства девушки вспыхнули еще одним искристым фейерверком, подобным только что увиденному небесному сиянию. Там, внизу люди уже разошлись, машинки возобновили свой бег, отдавая мокрому асфальту свет своих фар. Но для двух влюбленных чудо все еще продолжалось…

… — Чуть не забыл!

Они неторопливо шли вдоль ночной улицы, в мокром асфальте которой разливался желтый свет фонарей.

— Я прочитал твои тексты.

Художник достал из внутреннего кармана плаща свернутую в трубочку тетрадь и протянул Кэт.

— Ну, и что скажешь? — спросила она с осторожным любопытством. — Только честно.

— Хорошие песни. Особенно понравилась строчка: «… по горло в крови, но ищем свободу». Сильно сказано, внушительно.

— Как есть, так и написала, — смущенно буркнула Кэт, еще не до конца веря, что это не ирония, а искренняя похвала.

— Люди большую часть жизни борются за свою свободу, проливая кровь, — продолжал Художник вполне серьезно. — Они даже не задумываются о том, что большинство их бед именно из-за этого. Они сами еще не знают, что если получат долгожданную жизнь без ограничений, многие из них этого не перенесут. Это будет, грубо говоря, самоубийство.

Кэт шла молча и ловила каждое произнесенное им слово. А потом надолго задумалась над речью Художника, пока он не отвлек ее от размышлений вопросом:

— А что у вас с концертом?

— Скоро будем готовы. — Кэт тряхнула головой, разгоняя свою задумчивость. — Нам вообще много времени на подготовку не требуется. Как обычно, пару дней будет достаточно. Мне сегодня еще и новая песня приснилась! Когда я ее допишу, будет круто… Признайся-ка, это не ты наворожил на меня этот сон?

— Нет. Твое творчество — это твое творчество. Я не стал бы в него вмешиваться, даже если бы мог, — категорично покачал головой Художник и тут же попросил: — Споешь мне свой новый хит из сна?

— Нет, сейчас не буду, он еще не готов, — качнула головой Кэт и лукаво добавила: — Пусть будет в нашем концерте для тебя хоть какая-то интрига, а то ты уже весь репертуар «Веги» наизусть знаешь, тебе будет не интересно.

— Занятное у вас название все-таки. Почему «Vega»? Что оно означает? — Художник закурил сигарету и с искренним интересом посмотрел на девушку.

— Длинная история… — замялась Кэт, но его заинтересованность льстила, и девушка все же решила рассказать: — Короче, давным-давно жила на свете девочка, душа которой была чиста как гремучий родник, а мысли светлы как белый жемчуг. Девочку звали Вега. Там, где она ступала, вырастали цветы. Ее имя переводится с древнего языка как «белый ангел». Люди тянулись за своим ангелом, потому что вместе с ним в их жизнь приходила гармония и умиротворение. Но однажды люди проснулись, а ангел бесследно исчез и до сих пор не возвращался.

— Как грустно, — после некоторого молчания тихо изрек Художник.

Его тихий вздох шелестом ветра пробежал по листве. И две фигуры пропали в коридорах ночных улиц.

_ _ _ _ _

Вега. Глава 2 ⇒

Никогда не произносите при нем это слово.

Я подросток. Я помню, как шел по Караидельской. Если быть точнее, Караидельской она была раньше, теперь это то, что от нее осталось. Повсюду валялся хлам. Он был результатом принятых решений и отголоском ушедших эпох. В свое время мне даже нравилось бывать в таких местах, окунаться в некую романтику. Хотя, не скрою, возможно, я многому придаю чрезмерный смысл из-за скучности прожженного мной времени. А может, и нет.

Никогда не произносите это слово в его отсутствие.

Раньше по утрам здесь были голодные оранжевые безрукавки, которые подавали мне знаки. Под их знаками я подразумевал столпотворение, настрой особенного дня, потому что никак не хотел видеть суровый ремонт дороги в дождливое утро. Да и вообще из любой бытовой обыденности я старался сделать живые и насыщенные моменты. Правда, звучит это сейчас, как признание своей то ли безответственности, то ли наивности перед предупреждениями всех тех людей, которые так и остались для меня в том времени. И хорошо.

Вы можете говорить: «Распад процесса мышления».

Я родился в провинциальном городке. Там же и провел все свое детство. Мой город ничем не отличался от других городов такого же размера. Десяток школ, два десятка памятников, окрашенных в алюминиевый цвет, два парка и веселая безнадега. Эти памятники всегда придавали приземленности настроению в солнечный день и отлично подчеркивали серость дождливого неба. Я не помню, нравилось мне это или нет, но ощущения вспоминаются добрые. После этого я много где побывал. Места были красочными, но алюминиевыми памятниками в них даже не пахло и того ощущения они совсем не оставили.

Вы можете говорить: «Слуховые псевдогаллюцинации».

Заканчивался девяносто восьмой год. Он заканчивался примерно так же, как и девяносто седьмой. Если быть честным, в то время все одинаково начиналось и заканчивалось. Меня устраивало. Я помню, как часто думал о том, что бы я хотел поменять в своей повседневности, но, как показывала практика, ничего не приходило в голову. Я о многом не знал. Быть может, боялся понять или не хотел. Меня все устраивало.

Вы можете говорить: «Обсессивно-компульсивное расстройство».

В те года моей юности развивалась уличная иерархия. Она зависела совсем не от политиков, не от телевизора. Так тогда думал я. Сами родители ничего бы не смогли с ней сделать, даже если бы очень захотели спасти своих чад от грядущего недуга. Так и наш тихий городок захватила волна  хулиганства. Естественно, все мои друзья примкнули к близлежащим стаям, как пенопласт к мокрой коже. Все любят быть защищенными и уверенными в себе, и они  любили. Наступали друг другу на ноги, задевали на дискотеках плечом, ходили на разборки, получали по шее и кто-то даже умудрялся нарваться — и остаться правым. Все это было.  К сожалению, не все это беспощадное цунами обошло меня стороной, а лишь часть ее гребня с примыканием. И вроде бы все хорошо. Болтался я сам по себе, никого не трогая, но в один прекрасный день волна поглотила меня и унесла в свою темноводную глубь.

Тогда я впервые получил по носу от сверстников. Я сидел, прислонившись к фонарному столбу. От снега через штаны просачивался холод. Нога онемела. Я попытался ей пошевелить, понял, что это не перелом, и встал. Сделал несколько неуверенных шагов, снова наклонился к сугробу рядом с оставленным отпечатком. Снял варежку, а мокрая шерстяная ткань испаряла влагу от моей дрожащей руки. Я скатал снежный комок, приложил его к носу. Мой первый вкус крови смазан соплями.

Меня все устраивает.

Через несколько часов я расскажу о случившемся своим друзьям. Я не найду сочувствия. Я проглочу обиду, как проглотил только что мерзкий кровавый комок. Я пока еще не умею плевать обидчикам в лицо, сталкивая их в канаву.

Вы можете говорить: «Параноидный бред».

Меня все устраивает.

 Через несколько дней я буду смотреть на окно дома, в котором жила одна рыжая девчонка. Моя сверстница, которая забрала весь мой покой, незначительную сосредоточенность в учебе и, конечно же, аппетит. Она это сделала нечаянно, а меня не нужно было до краев кормить хлебом, чтобы я бросился с головой в блестящие августовские глаза этой бестии.

Свет окна останется на фотопленке выжженным ярким бликом. Я выкручу объектив фотоаппарата так, чтобы квадрат, находящийся на пятом этаже панельного дома, вытянулся теплым лучом. Ее волосы развеваются по ветру, стирая термины и голоса в пыль. Этот луч будет долгое время вести меня за собой. Ее руки будут гладить мою голову, и я не буду ни о чем думать. Этот снимок выиграет несколько номинаций, она никогда об этом не узнает. Позднее пленочный фотоаппарат будет разбит и покрыт красными пятнами. Только все это будет потом. А сейчас меня все устраивает.

Я хочу пить.

Это не сон, но все расплывается…

— Тебя все устраивает? — Этот незнакомый голос не в моей голове.

В моей голове сейчас — лишь ненужная, безжалостно разрывающая ее информация. Возможно, это фенобарбитал. «Противоэпилептическое лекарственное средство из группы барбитуратов. Является производным барбитуровой кислоты. До недавнего времени были основными в лечении эпилепсии…». Мне кажется, что это попытка побега от реальности.

— Ты можешь молчать. Но я смотрю на тебя, и мне и так все понятно. — Голос раздавался за моей спиной.

 «…Фенобарбитал оказывает неселективное угнетающее действие на центральную нервную систему путем повышения чувствительности…»

  — Ты стихи пишешь?

 Из носа все еще шла кровь. Я повернулся. Страха уже не было, все осталось там позади. Я даже почувствовал в себе уверенность. Два полицейских бобика разогнали с площади около ста человек. Все позади.

— Так ты пишешь или нет?

«…Лекарства, содержащие фенобарбитал, запрещены к ввозу в некоторые страны».

 Меня все устраивает.

— Или ты как все эти дворовые «звезды по имени солнце»?

Меня все устраивает…

— Пишешь?

Меня все устраивает?

— Нет, — ответил я.

— Зря. А то знаю тут одну песню. «Дай мне отсюда выйти, дальше закономерных событий…» — Он что-то бубнил. Сначала мелодию, потом слова, и снова мелодию. Она вылетала из его губ вместе с паром, растворяясь на морозном небе.

Он был выше. Мои глаза слезились от ветра, поэтому звезды казались настоящими.

— «Дай мне руку, и я выведу нас по звукам…» — Он продолжал бормотать, и мне становилось тепло. Значит, мокрые ноги уже замерзли и оттаяли. — Черт возьми, это здорово! Как ты думаешь?

— Здорово? – растерянно переспросил я.

Я ничего не понимал. Я самоед. Все закончится. Если бы этот незнакомец хотел мне навредить, он бы уже это сделал. Это не сложно.

—Ты еще многое не знаешь, — улыбнулся он.

Его взгляд был хитрым и добрым. Мне хотелось ему верить. Может быть, это из-за смешной шапки, а может быть, из-за того, что от него не веяло самоуверенностью. Я тоже ничего не боюсь! И мне это начинает нравиться. А еще нравится его задорное «Черт возьми!».

— А на чем мне, по-твоему, писать стихи? — Я понял, что спросил ерунду.

Мне все равно.

— Да пиши хоть на туалетной бумаге! — расхохотался он.

Смех ударился о панельную стену дома.

— Кто ты? – Я не вижу его глаз. Я иду за ним.

 Мы подошли к перекрестку. Я не знал, куда мы идем. Замедлили шаг. Желтый свет фонаря делал его пальто коричневым. Разве это важно? Зачем мне его пальто из Чехословакии. Я видел бирку на воротнике. Я смотрел в сторону дома и не думал про завтра. Он повернул налево, в сторону вокзала. Походка была свободной. Незнакомец явно гордился собой.

— Меня зовут Солярис.

Вы можете говорить: «Мания преследования».

Вы можете говорить, но ему все равно.

Говорите ему: «Депрессивное состояние».

Он скоро придет снова.

 Щелчок — словно хлопок в ладоши, дерзкий и неистовый во всей  неожиданной красе. Я снова получил по лицу. Медленно опустился вниз. Там, наверху, летали глаза врагов. Смеясь, они окружили меня, словно свора ехидных собак.

Волна свежести пролетела надо мной. Я даже смог почувствовать ветер, который гнал вперед ее гребень. Он очень теплый. Почти как вода в пруду, который специально выкопан для охлаждения насосных станций ниже молочного комбината. Я вижу табличку с надписью «купание запрещено». Дети прыгают в воду с водяного забора, контролирующего уровень воды. Один из них в прыжке медленно касается воды… Гребень обогнал меня и рассыпался вдали. Я чувствовал тяжесть. Неприятно тянуло вниз.

Второй щелчок. С руки, которой я схватился за землю, в рот попал песок. Я видел переливающиеся песочные кристаллы. Гитарный звон улетел в звездное небо, напоминая мне про дворовых «звезд по имени солнце».

…В 70-х в городе Бобров открыли фабрику, которая производила сто тысяч гитар в месяц. Главной особенностью этих гитар по-прежнему являются характерные «цветочки» вокруг отверстия резонатора. Эти цветочки рисуют вручную, для чего в штате всегда были художники. Мне всегда казалось это забавным: работать художником на гитарном заводе. Самые дешевые модели имеют характерную грушевидную форму корпуса. Но это не главная особенность дешевых моделей: оказывается, у них еще быстро отлетает краска.

Так и сейчас. Гитара упала вместе со мной. Ехидные собаки уже ушли, а я все смотрел на белые прорези посреди лакировано-черного цвета барабана и пытался все свести к тому, что это похоже на облака.

А еще я думал о рыжих волосах с белой кожей и о том, как когда-нибудь прикоснусь к ним…

Я закрыл глаза.

Вы можете говорить: «Терапия антипсихотиками».

— Что, краска отлетела? – Шаги Соляриса перемешивались с чужим шорканьем подошвы об асфальт.

 — У Бобровских гитар всегда отлетает краска. Даже если не ронять.

 «Масло масляное», — подумал я.

Собеседники мне не нужны. Меня все устраивает.

— Это еще ерунда, я однажды дал своим такую же на рыбалку. — Он рассмеялся. — Представляешь? На рыбалку! Гитару! Бобровскую гитару на рыбалку.

— Хм… — Я не знал, что  ответить. — Правда, смешно.

— Так это еще не все…

Поднимаясь с земли, я украдкой разглядел Соляриса внимательнее. Его кудрявые волосы болтались на сквозном ветру. Длинный пиджак прятал цепи на веревках, они не звенели. На нагрудном кармане виднелась нашивка с лысой головой, у которой был ирокез. Его смешные полуботинки пинали клеш.

 — Они возили гитару в люльке! Завели мотоцикл, значит, положили в люльку гитару и поехали, — он от души рассмеялся.

Я старался его поддержать.

 — Фигня все это. Зачем мне гитара? Я не написал на ней ни одной нормальной песни. «Let’s come together right now, oh, yes…», — он изобразил, будто небрежно бренчит на струнах воображаемого инструмента. — Что ты считаешь нормальным? Трое моих друзей набрали еды, выпивки и пару пустых канистр литров на сто. Закрылись в пустой брошенной цистерне и просидели там с гитарой три дня! — Солярис снова рассмеялся.

 Я уже слышал об этом. Когда СМИ пугали «страхом 2000-х», сообщая, что операционные системы компьютеров не рассчитаны на третье тысячелетие, группу художников из разных стран под надзором заперли на три дня в бомбоубежище в центре Новосибирска без связи с внешним миром…

— Поэтому пусть пишут те, кто должен писать, а мое дело за малым. Я выше своей кудрявой прыгать не собираюсь. — Он потрепал себя за волосы и достал из кармана пиджака губную гармонь.

Мелодия полетела по кварталу.

 — Вот в чем фишка! Рубишь, нет?

 — Думаю, да.

 — Тоже теперь играю, как видишь. — Он увлеченно начал вытягивать звуки, а я стал ему подыгрывать на гитаре.

Теперь нас было двое. Я ощутил то, что важнее рыжих волос, ехидных собак, белой кожи, всей нашей дворовой компании, бобровских художников, хулиганских понятий, отколотой краски и меня. Я никак не хотел это называть. Давать имена теперь была не моя работа. Я просто играл.

Но вдруг Солярис резко оборвал свою музыку. Мне пришлось остановиться вслед за ним.

— Ты когда-нибудь слышал про эффект двадцать пятого кадра? — Он смотрел настолько пристально, что я растерялся.

Мне снова плохо. Вывески магазинов забивают голову. «Двадцать пятый кадр. Вымышленная методика воздействия на подсознание людей. Вставка в видеоряд дополнительного кадра…».

Почему он смеется?

Все расплывается.

— Или мне лучше сказать «видел»? — Он снова смеется.

«…Инородный кадр, который появляется менее чем на 1/24 секунды и воздействует сразу на подсознание».

Я слышу его смех, но меня это не злит.

— Нет, не видел. — Мой ответ был робким.

Очень хотелось пить.

Я внезапно замер и стал пристально смотреть в одну точку. Увидел себя со стороны. Захотелось тронуть свое лицо. Взгляд кажется отсутствующим. Глаза прикрыты, веки дрожат. Я слегка запрокинул голову.

— Ну, ладно, а ты взрывал карбид?

«…при соединении с водой разлагается, образуя ацетилен и гашеную известь…»

 Болит голова. Я слышу его четко и громко. Очень хочется спать. Но сейчас он скажет:

 — Нам нужен карбид. Идем на мост.

Вы можете говорить: «Дезорганизованность речи».
 

Рыжая бестия не любит карбид… Я не люблю ее обидчиков… Она многое знает про музыку эпохи барокко… Я знаю их по именам… Она многое может рассказать о возникновении буддизма… Я могу рассказать о них больше, чем об аналоговых тонкостях двойной экспозиции… Я не знаю, нужен ли ей… Она не знает о карбиде ничего. Сейчас она наверняка уже спит и видит девятый сон…

— Что ты думаешь, о «Белом альбоме» The Beatles? — Солярис изменил свой шаг. Теперь он шел дерзко и уверенно, подняв высоко голову, в отличие от меня.

В соседнем доме днем велись газосварочные работы. Я видел, как рабочие выкинули остатки с ацетиленового генератора.

— Я не слушаю The Beatles.

…Рыжая бестия находит меня сама…Они высыпали их за домом, прямо на траву…Рыжая бестия находит меня днем…Я знал, что в этих остатках еще достаточно неразложившейся массы…Я ни разу не видел ее ночью…

… Чем выше чистота и температура воды, тем быстрее разлагается карбид кальция…

… Мне приходилось доказывать, что она существует…

— А что ты слушаешь?

…При взаимодействии карбида кальция с небольшим количеством воды выделяется такое количество тепла, что при наличии воздуха образующийся ацетилен самовоспламеняется. Об этом я узнаю подробнее, когда буду учиться на сварщика. Я любил свои учебники…

— В последнее время я слушаю Летова.

Солярис взял четыре пустых баллона из-под пива возле беседки. Я знаю, откуда они там. Пластиковые бутылки тоже оставили рабочие.

— «Умирал заснежено и натужно словно мучительная капуста…» — Он снова смеялся.

Это была единственная строчка в треке «Капуста» из альбома «Боевой Стимул». Меня удивило его знание такой мелочи, ведь за 12 последующих лет только один человек разделит со мной это.

Не важно. 

— Ты понимаешь, о чем эти слова?

— Если честно, нет. — Мне совсем не казалось это важным, пока мы шли на мост, который был предназначен для пешеходного перехода через железнодорожную станцию нашего городка. Всего было три моста, этот был второй. — А ты?

— А мне больше нравится его старший брат саксофонист. — Солярис закурил сигарету. — С проектом «Поп-механика».

Интересно, сколько ему лет? Мне не хотелось спрашивать, это не самый важный вопрос. Больше волновало, зачем мы идем с карбидом и гитарой на мост? Но спрашивать не хотелось, я и так сегодня показал себя отнюдь не храбрецом. Мне стыдно перед ним?

— Хм, не слышал. Сможешь дать послушать? – Все, что было во дворе, я переслушал по два круга. Кассеты ходили по рукам постоянно, а если появлялось что-то стоящее, то разлеталось в миг.

 Вы можете говорить: «Расстройства восприятия».

 Идти было недолго, на все про все 15 минут. Возле вокзала располагался частный сектор, поэтому воды мы набрали на близлежащей колонке и теперь поднимались на мост. Деревянные ступени были зажаты арматурным каркасом, но все равно некоторые из них раздавались под ногами скрипом. Под нами проходил поезд, забирая в своем гуле всю провинциальную тишину.

— Играй! — Он достал из кармана гармонику, глаза его загорелись, а кудри на голове устроили беспорядочные шаманские танцы. — Бери гитару, скорее!

 Я подчинился и заиграл на мажоре, отправив своего приятеля в нечесаный пляс. Вагоны с углем уносились из-под ног в черную бездну, где вдали лишь крошечные точки фонарей мелькали отголосками света. Наш топот разлетался по вытянутым гладким доскам. Мое неоправданное реальностью благодушие не знало границ. Вот что значит   –    быть живым, здесь и сейчас. Я смотрел в его глаза и тонул в дикой, естественной радости. Я видел весь этот праздник на костях и старался не думать про наступающее на пятки, гнетущее завтра.

— Знаешь самое важное о 25 кадре? — Криком он оборвал свой танец, словно перетянутую струну на пике синего звона. — Знаешь?

— Нет, — ответил я.

 Состояние повышенного настроения с оттенком радости. Зачем мне все это? Эйфория. Я бы хотел так назвать свою дочь.

— Ты все еще хочешь написать идеальную музыку с белой нотой? — Он кричал на меня.

…Эйфория: eu — хорошо, phero — переношу. Я бы произносил ее имя гордо и громко…

— Нет. — Мою дочь уносил ветер с запахом теплых шпал.

— Все равно! Ее все равно не существует! — Он кричал громко, но его крик скрылся в сорок шестом угольном вагоне.

Не существует музыки или моей дочери? Мне не обидно.

— И 25-го кадра нет! Его нет!

 Он снова отплясывал и снова останавливался, опять спрашивая и одергивая меня. Я понимал, что это проверка. Только на что? На трусость? Он схватил бутылку, забросил в нее несколько серых камней. В нос ударил кислый запах. Залпом налил воды, закрыл и выбросил с моста. Снова танец. Он высоко поднимал руки, показывая, как нужно прятать небо в карманы.

Хлопок.

Вторая бутылка, оказавшись в руках, последовала за первой.

Еще хлопок.

Последний 54-й вагон ставил точку над нашим ритуалом.

Крик.

Вы можете говорить: «Когнитивно-поведенческая терапия».

Там внизу кто-то есть!

Я бросил гитару и подбежал к краю поручня на мосту… Страх — это внутреннее состояние, обусловленное грозящим реальным или предполагаемым бедствием. С точки зрения психологии, страх считается отрицательно окрашенным эмоциональным процессом… Зачем мне это сейчас?

Я захотел, чтобы то, что происходит, было не со мной. Так говорил мне Джон. Страшный Джон, танкист, прошедший Первую чеченскую кампанию. У него очень добрые глаза, но очень страшные истории. Я не хотел быть Джоном. Я хотел увидеть дочь Эйфорию или моего деда, проработавшего всю жизнь на железной дороге.

 — Стой!

 Третья бутылка летела вниз. Солярис бросал их в костер. Он знал, что там кто-то есть, но я боялся не этого. Мою грудь сдавило оттого, что я знал тех, кто там был. Рыжую бестию окружали ехидные собаки. Они больше не смеялись. Я видел, как она бежала изо всех сил, разгоняя мой навешанный на нее девятый сон.

Откуда он знал, что мои обидчики здесь? Теперь они были похожи на котят. Все четверо расползлись вокруг искрящегося вихря, осколки которого разлетелись вокруг, оставив тонкие хвосты из дыма.

Четвертая бутылка летела вниз.

Снова хочется спать. Я устал. Я не слышал Соляриса, но его гармоника лезла в голову. Я представлял, как отражается позолоченный звук, нежно касаясь бетонного покрытия, с невидимой стороны черепа. Он напомнил мне луну. Стало холодно. Чтобы не упасть, я еще крепче схватился за поручень.

У последнего котенка были окровавлены щеки. Он кричал и плакал. Ноги не слушались меня. Неужели проверка Соляриса так приковала меня?..

Теплый запах шпал напоминал мне деда и его желтый сигнальный флажок с приятной деревянной ручкой. Раньше я часами разглядывал его железнодорожные книги, и даже сейчас отчетливо помню картинку с последним вагоном и обслуживающим его машинистом, поднимающим желтый флажок. Его добрые и грустные глаза… А сейчас желтого флажка не было. Не было и машиниста. Был последний пятьдесят четвертый вагон с углем, который забрал с собой слепого котенка.

Никогда не произносите это слово в его присутствии.

Меня не пугают диалоги врачей. Все это теперь далеко. По ощущениям это похоже на погружение в теплую воду, только от нее пахнет бинтами. А еще иногда дергает резкий запах спирта и шум телевизора с поста дежурного.

Врачи не верили в рыжую бестию. Мне пришлось рассказать им все о ней и о том, что случилось на мосту. Я не хотел предавать Соляриса, но…

Они утверждают, что я был один.

Врачи сказали, что Соляриса нет. И никогда не было…

— Он давно уснул?

Я слышу, но не могу говорить.

«…по предварительным данным, смерть подростков наступила вследствие сочетанной травмы головы, туловища и конечностей».

— Нет, десяти минут не прошло. Он на успокоительном.

Я слышу шелест белых халатов.

«…следствие рассматривает различные версии случившегося, в том числе и травмирование железнодорожным транспортом».

— Снова бредил? – Холодная монотонность врачей сейчас приемлема.

 «…признаки прямого столкновения отсутствуют».

Шелест халатов напоминает листья.

 «…телесные повреждения, свидетельствующие о криминальном характере смерти, отсутствовали».

— В этот раз кричал. Повторяет одно и то же — про какого-то Соляриса.

Я не чувствую своего тела, но мне кажется, что я улыбаюсь.

Однако вам лучше никогда не произносить это слово в его присутствии.

Я иду к нему.

Я иду за ним.

Снова железная дверь, покрытая пылью… Что он задумал?.. Снова маленький коридор с бытовым хламом… Что задумал я?..

Образ сундука с винтовыми ножками вновь мгновенно возник в моей памяти. Его крышка распахнута, а надпись советского кресла медленно проплыла перед глазами. Она словно развивающий стяг, который прикреплен к самолету…

Мне трудно сосредоточится. Я слышу шаги. Они все ближе и ярче. Солярис расплывается…

Удар по голове.

Видимо, все происходит очень быстро — я совсем не успел почувствовать боль.

Крышка сундука захлопнулась.

 Яркий свет. Очень яркий свет. Весенний воздух заставляет дышать, выгоняя из легких пыль и остаточную сырость помещения. Улица бьет по глазам — не хочется даже открывать глаза. Скоро все пройдет, и я снова ко всему привыкну. Сфокусирую окружающие облики, и начну снова видеть правильную форму. А пока яркость дня слепит, пробираясь даже под зажмуренные веки.

Секунды растянулись резиновой шторой. Остановилось время?

Я смутно припоминаю, что Солярис вывел меня свет. Он указал мне на дверь и сказал, что нужно делать. Хотя мог бы и не говорить, потому что я все равно поступил бы именно так по собственному желанию.

 — Нужно найти Ирину.  — Когда я говорю вслух очевидные вещи, мне проще сосредоточиться.

Голова нещадно болит, и в памяти смутный сумбур. Что это было? Кто меня ударил и за что?

 — Кораблев, ты дурак?!

 Огромная лавина невнятных угроз, исковерканных самомнений и самая грубая форма выражения недовольства надвигается на меня. Под этим натиском я не спешу открывать глаза. Зачем все эти прелюдии, когда можно сразу?..

 Меня несет куда-то в темную глубь. Туда, где прохлада и кратковременное спокойствие. Но уровень воды опускается перед огромным цунами, и я уже готов ко всему.

Свежий ветер гладит лицо. Он всегда приносил ощущение свободы и безмятежности. Он много раз приносил надежду и бодрость. Но сейчас он несет проблемы для Кораблева.

— Ты идиот?!

Я все же приподнимаю веки. Ловлю тот самый взгляд, чувствую тот самый вкус от ее «фирменных» неподражаемых интонаций.

— Здравствуйте, Ирина Геннадьевна. Мне вас не хватало.

— Хватит сарказмировать, это не смешно! Ты головой думаешь или жопой?

Гневное цунами без следа сметает с моего лица слабую улыбку.

— Слушай, ты можешь не орать? Голова трещит. Я внизу был, после чего на меня напали.

— Да ты радуйся, что ты вообще в живых остался! Какого черта ты к Ринару полез? С ними вообще нельзя связываться! Я тебе сколько раз говорила? У каждого свои обязанности. Не тебе меня вытаскивать! Ты понял? Это их обязанности! А ты на меня работаешь. Я сейчас позвоню им и напишу все свои претензии наверх. Не надо здесь самоуправством заниматься.

— Тихо-тихо. Он вроде, как я понял, помочь хотел. Да и вообще плохого я ничего не заметил. Ты скажи, что дальше делать-то? И хватит кричать…

— Ты не понимаешь! Они, между прочим, моей работе мешают, у нас с ними давний конфликт. У тебя имя последнее, и ты под моим началом. Они тебя попросту подставить хотели! У тебя кто начальник? Я. Сказала — отнеси отчет. Значит, тебе надо отнести отчет и никуда не лезть.

— Там наверху никого не было!.. Да дай мне хоть слово вставить! Я отнес и оставил отчет, как ты и поручала. Но на обратном пути…

— Зачем ты мне все это говоришь? Знаю я все. У тебя последнее имя забрать хотели. Я  только не понимаю, каким чудом ты живым от них вышел. Либо этот старый хрен накосячил, либо силы небесные…

— Ирина, наверху никого не было! — в отчаянии взываю я к ней уже на исходе сил и терпения.

И внезапно оказываюсь услышанным. Ирина устало проводит рукой по лицу, словно снимая с него грозную гримасу, и смотрит на меня снисходительно, как учительница младших классов на нашкодившего первоклашку.

— А ты думаешь, я бы тебя с твоими косяками просто так одного к руководству отправила? Знаю, что никого не было. Пришел — положил отчет — ушел – что сложного?.. А с чертями этими я сама разберусь. Как говорится, на все воля Божья. Пошли, работать надо. Хватит сопли катать… Голова сильно болит?

— Очень…

— Значит, через «Мастер Вин» пошли.

Нужно бежать!

Существо шепчет только одну фразу, но я не могу разобрать его шипение.

Меня тянет к нему.

Его кожа начинает покрываться пузырями и язвами.

Я разобрал слова. Существо шепчет: «Кто ты? Кто ты? Кто ты?»

— Кораблев, ты где?

«Кто ты?..»

— Олег!

— Да-да, я здесь.

— Это не так работает, говорю. Где летаешь?.. Все ерунда. И про две большие корпорации, и про филиалы, и про два больших лагеря. Ангел ты или атеист? Хочешь верить — верь. Есть деньги — покупай. Людям любую ерунду обернут в этикетку. Не поверишь — значит, купишь, чтобы проверить. А когда купишь, уже не скажешь, что тебе не понравилось. Ты же не дурак, чтобы свои деньги на ветер выбрасывать, правильно? Вот и я говорю — правильно. Плохие или хорошие — какая разница? Ты в корень смотри.

— Ирин, слушай я, правда, нить разговора теряю. Нехорошо мне как-то. То ли ударился, то ли не выспался.

 Снова те же ступени — мы поднимаемся наверх. Я цепляюсь за реальность, но она то и дело ускользает. Голос Ирины то близок и громок настолько , что режет голову напополам, то удаляется прочь за горизонт, отражаясь приятным эхом… Еще один пролет… Где Солярис? Он снова исчез, но я уже перестал удивляться.

«Кто ты?»

 Мы заходим в офис, и все становится стандартным. Как же мало нужно Кораблеву для внутреннего спокойствия. Пластиковый запах офисной духоты — и все в порядке. Правда, существо так и не выходит из головы. Что это? Предупреждение или знак… Скоро все закончится. Надо только успокоиться и прогнать ощущение тошноты.

Ирина подводит меня к зеркалу и берет за руку. Берет за руку? Ирина никогда ни к кому не прикасается. Ей чуждо это. Никого не трогает она, никто не трогает ее.

— А теперь слушай меня Олег. — Она повернулась ко мне и посмотрела в мои сонные глаза.

Ее пронзительный взгляд был искренним и тревожным. Сейчас определенно что-то произойдет. За Кораблева разразилась борьба. Кто одержит победу? Любопытство или страх? Не имеет значения. Время смеется, закидывая голову вверх, а я скалюсь в ответ.

— Все, что ты знал до этого, забудь. Все, что видел, сотри из памяти. Не думай. Смотри в зеркало. Смотри в мои глаза. Не дыши. Смотри в зеркало. Не двигайся. Что ты видишь?

 Голос Ирины растекался по стенам, пронизывая меня изнутри. Я слышал его громче, чем свои мысли, которые превратились в бесполезный клубок из обрывков отдельных фраз. Он то становился шепотом, то громыхал, как огромный завод.

Я не могу сконцентрироваться и пол словно начинает уходить из-под ног. Все ощущения остаются позади. Реальность обращается в теплую вату, которая обволакивает пустоту. Я вижу только свет. Кораблев чист. Блеск его глаз может ослепить.

Я слышу, как голос льется из зеленых глаз Ирины прямо в мою голову:

— Кто ты? Посмотри. Слышишь? Кто ты? Ты все помнишь, Господь. Слышишь? Кто ты?

 Одно из слов ударило, как молния. Теперь Кораблев летит, словно комета. Где здесь верх, а где низ? Я потерял опору.

Нет! Я не потерял! Мне ничего не нужно. Я перестал сопротивляться и отпустил все. Ирину, Соляриса, Ринара и старый советский сундук с хламом. Я оглядываюсь и вижу чистоту. Я отпустил ирландские филиалы, финскую водку и дверь с надписью «IT – отдел». Я вижу частоту колебания свежего воздуха и белый свет.

— Господь, ты поздоровайся с собой. — Последняя фраза из уст Ирины рассыпалась, как песок.

Пустота. Тишина. Длинный протяжный писк принтера.

Я вернулся. Потерянный фрагмент паззла найден. Картинка готова.

Я открыл глаза.

— С возвращением, Олег Кораблев! Уже в девятый раз… Смешно! — Ирина умеет щедрой порцией иронии сбавить градус. Но ее беспечное веселье отрикошетило от моей растерянности.

— Не хочется больше смеяться, — признался я, даже не пытаясь заставить себя улыбнуться.

— А у нас на «смеяться» и времени нет. Теперь нужно поработать. Не забывай: наверху по-прежнему никого нет. А Отец небесный – это все-таки ответственная должность. Ты нормально себя чувствуешь?

— Да. Конечно.

 Существо с кипящим маслом растворилось, а душа его обрела покой. В маленьком окне появился свет. Именно в это мгновение никто больше не мучился и не истязал себя. Впереди появился лучезарный горизонт свершений. Нас ждут великие дела! Вот только…

— Все равно что-то не сходится, Ирин… Тогда зачем мы вообще сдаем все эти отчеты?

— Слушай, ну, что ты, как маленький! Отчеты нужны, чтобы было проще разобраться во всем. Представь, если у нас схемы не будет, а тебя снова грохнут в подвале? Сейчас кто выживает? Тот, у кого система лучше выстроена! Последние четыреста лет у нас в этом смысле полный порядок, поверь мне.

— Не понимаю, почему я?

— Дурак ты! А кто потянет? Ринар, что ли? Или этот И-и-и-Игорь? — Если Ирина смеется, значит, не все так плохо. А то начало предвещало беду.

— Ты. Ты ведь потянешь. Почему я, а не ты?

Это всего лишь один из примерно тысячи возникших у меня вопросов, но я понимал, что не успею задать их все. Ирина покачала головой, и я почувствовал, что с каждой секундой терпение ее истончается.

— Все просто. Я — это я, Олег. У меня другие обязанности. А теперь — хватит глупых вопросов. Вот тебе должность, вот инструменты — иди и делай свою работу.

Но я слишком хорошо знаю Ирину. По благодушно разгладившимся морщинкам на ее лбу я понял: в моем распоряжении есть еще немного ее терпения. И задал самый главный вопрос:

— Но если Бог — это всего лишь должность, на кого же мы работаем? Замкнутый круг… Что же все так сложно-то?..

Ирина внимательно посмотрела на меня, словно размышляя, стоит ли доверять мне эту информацию. А потом взяла меня за плечи и произнесла медленно и тихо, не отрывая своего взгляда от моего:

— Вначале была я, Кораблев. Я была одна. И ты представить себе не можешь, что такое означает – «ничего». Понимаешь? Совсем ничего. Совсем «ничего», Олег. Я просто была и все. Я просто лежала и слушала смерть. Она никогда не была так близко.

От каждого ее слова так ощутимо веяло первобытным холодом и мраком, что я невольно отшатнулся:

— Ирина Геннадьевна, вы пугаете меня.

Но она уже беспечно усмехалась, будто и не было этого монолога.

— Ой, да брось ты, Олег. Давай, приступай к обязанностям. Только в магазин за коньяком сначала сходи. И чтобы в этот раз без приключений! Ох, как я в отпуск хочу…

 Уходя из кабинета, она замурлыкала знакомую шотландскую мелодию. И под этот мотив советский сундук Кораблева, как и одинокий столб на окраине города, окончательно рассыпались в прах. Я стоял, словно замороженный, не дыша и провожая ее взглядом.

Кораблев больше не лавина и не пожирающая лава.

Мелодия разлеталась красивым эхом по пустому коридору.

Теперь Кораблев знает, что ему делать.

— В отпуск…

_ _ _ _ _

Продолжение следует….

_ _ _ _ _

⇐ Компромисс. 1 серия. 3 глава

После яркого солнечного света в моих глазах столбом стоит черно-белая рябь. В памяти — все двести пятьдесят шесть преодоленных ступеней, разделенных прыжками по пять единиц. Толкая обеими руками дверь, я врываюсь в офис и на миг закрываю в страхе глаза.

 Солярис говорит:

— Это два полноформатных, тщательно продуманных проекта. Они конкурируют только в некоторых случаях. Почему тебе раньше никто не говорил об этом? Ах, да, ты ведь славный работник «поля» с восьмым именем. Этот мир жесток. А тебе много не надо.

Сейчас я буквально ощущаю его переливающуюся радугу сарказма. В чем-то он действительно прав. Нужно было остаться с ней!

Я открываю заполненные страхом глаза и вижу лежащую на полу Ирину. В горле ком. Я не кричу. Кричит ее сломанная нога. Я не зову на помощь. Зовет на помощь ее синяя шея. Она мертва. Диагноз ставят синие гематомы чужих сильных рук.

 Солярис говорит:

— Ты же понимаешь, что Ирина неспроста знает «все обо всех». Кто, кроме тебя, ходил сдавать отчет в одиночку? Она направляющий проекта. А кто ты? Ангел? Ха!

 Я слышал об этом раньше, но не могу вспомнить, от кого и где. Мне кто-то вычистил память? Возможно, Ирина. Я не хочу думать о ней плохо. Мир меняется. Оказывается, меня по-настоящему все устраивало. А теперь мир Соляриса меняет меня.

Он бросает мне вызов каждым своим словом. Что он хочет доказать?

Кораблев слаб. Кораблев устал…

Солярис разглядывает меня, перебирая монетку между костяшек пальцев. 

Кораблева нет…

Какое наказание выносят ангелам-атеистам? Это смешно.

Кораблева хоронят и засыпают вопросами. Красный гроб совсем не похож на красную куртку…

Мне хочется пить…

В памяти — зловонный запах канализационных труб, извивающихся вдоль стен служебного выхода. Мы спускаемся по винтовой лестнице в подвал. Солярис уверенно идет впереди. Блики желтых запылившихся плафонов медленно источают его силуэт.

Почему мы идем вниз? Кого он хочет там найти? Интрига или страх?

— Добро пожаловать, Олег Кораблев, 124 — 8!

Что ты скажешь себе, когда чужая холодная рука бросит в огонь последние остатки тех вещей, из которых ты состоял? Ты просто будешь стоять, как деревянный столб на окраине серого города, пропуская ветер через толстые трещины высохшей древесины. Что ты будешь чувствовать, когда единственным осязаемым ощущением будет ржавая проволока, держащая тебя на основании бетонного стержня. Ты будешь стоять и смотреть, как самые важные, казалось бы, моменты и действия, скрывающие эгоистичную пустоту, плавятся на медленном огне и превращаются в противную жижу. Ты никогда не знал, для чего нужен здесь. И никогда не узнаешь. Поэтому Кораблев разбит, а я открываю последнюю дверь.

Надпись: «IT–отдел».

За последней дверью кипела жизнь. Обстановка напоминала мне отрывок из телепередачи о пчелах. Динамика перерастала в архаическую симфонию офисного гвалта шипящих принтеров. Телефонные разговоры расплывались в искрящемся гуле крутящихся кулеров. Вентиляционный шум дерзко перебивал звон дребезжащих крышек на кондиционерах. Все эту атмосферу дополняли толстые изолированные провода, плотно стянутые стальной лентой, словно змеи, пытающиеся спастись из разоренного гнезда.

— Что дальше? – Слова Соляриса оборвали мои наблюдения.

 Теперь я не знал чего начать. Несколько минут меня никто не замечал. Гордо передаю вожжи навигатора своему спутнику.

— А дальше будем собирать щебень. — Он подтолкнул меня вперед.

От двери через все помещение вытянулся центральный коридор, по бокам которого располагались стандартные пластиковые перегородки, разделяющие рабочие места. По внешнему виду было понятно, что люди здесь работают творческие. Ничего удивительного: каким еще может быть  подход в нашей работе?

 В конце коридора располагался кабинет. Я догадывался, что там, скорее всего, находится кто-либо из «старших». Стекла вместо стен. Жалюзи закрыты. Был  кто-то за дверью или нет, не понятно.

Я зашагал вперед настолько уверенно, насколько это было возможно. Когда половина пути была пройдена, меня  окликнул незнакомый голос.

— Олег? К-к-Кораблев?  — Диалект незнакомца был робким и сложным.

На секунду мне захотелось помочь ему и произнести свою фамилию. Не осуждаю. Я никогда не издевался над чужими трудностями. По крайней мере, мне нравится так думать. Главное — не рассмеяться… Вот странное я создание. Только что пропустил себя через соковыжималку и, только дай повод зацепиться, уже тяну улыбку, радуясь новой «неудаче товарища». Смешно!..

 Неуверенно поворачиваю голову назад. А где Солярис?

— Да, он самый, — отвечаю и протягиваю руку.

Протягивать руку нужно правильно. Вовремя. Не торопясь. Без лишних амбиций. Вежливо, выдержанно и ровно. Да… Очень хочется пить… Поворачиваю голову еще раз. Где Солярис?

— Тебя уже… ж-ж-ждут. — На фразы мой собеседник был скуп.

Своими судорожно трясущимися руками он еще больше подчеркивал голосовые зацикливания на некоторых словах. На нем был черный длинный свитер. Возможно, просто растянут временем. По нему было видно, что очки с толстыми стеклами и длинные сальные волосы шли с ним в наборе уже давно. Робкое сухощавое лицо внушало доверие.

Незнакомец указал мне на ту самую дверь кабинета, занавешенного жалюзи. Я последовал его совету и отправился в направлении указательного пальца. Напоминает квест. Представил себе игру. Так бы и назвать – Олег Кораблев. Персонаж, который преодолевает дверь за дверью, проходя по этажам то вверх, то вниз,  а еще перед каждой третьей дверью ссытся от страха по пять минут.

 — Тук-тук. Олег Кораблев. Сто двадцать четыре. Восемь. Едем дальше.

Настроение улучшилось. Да чего я парюсь? Все нормально. Хуже не будет. И про Ирину — с самого начала знаю, что делать. А этот долбаный квест — отчаяние или любопытство?

Хватит. Все потом…  Где Солярис?

— Здравствуйте!

اذهب على الطريق-

— А вот это уже интересно! – Шутка за секунду. Иногда мне кажется, что своей смертью я не умру.

— Проходи, дорогой! Олег? Заходи-заходи. Садись, в ногах правды не было никогда. Что как не свой совсем? — Акцент был словно наигран.

— Да, Кораблев.

 Человек в черном костюме по первому впечатлению не вызывал никакого доверия в отличие от сухощавого навигатора. Седина расползалась до густых бровей, похожих на два козырька. Густые волосы подчеркивали кавказское происхождение, но правильный вывод сделать было невозможно. Про таких людей обычно говорят, что они похожи на всех сразу.

— Садись, дорогой. — Он протянул руку.

На столе стоял графин с напитком янтарного цвета. Мой опыт подсказывал, что это был коньяк.

— Сам не пью, но слово гостя закон. Угощаю! – Он пододвинул графин к тому краю стола, где расположился я.

— Спасибо, не откажусь. День тяжелый.

 На миг все оказалось позади. Ирина и отчёт. Солярис и его исчезновение. Успокоительное медленно устремилось вниз по всему телу, обволакивая теплом.

— Дорогой, ты почему так долго шел? Олег Кораблев, дорогу не знал?

Он даже не назвал своего имени. Видимо, мы виделись ранее. Но в памяти пустота. Реальность вывернула память наизнанку и растаскала все нити, как кошка размотанный клубок.

— Меня ваш Солярис привел. Кстати, куда он пропал?

— Какой еще Солярис, дорогой? У нас таких нет. Ты мне лучше про Ирину расскажи. Что делал? Кого видел? Она долго ждать не сможет! Ты же понимаешь, дорогой. Ты у меня, главное, только попроси, что нужно. Мы с ребятами любой код сейчас взламываем! Четыре волны уже отбили. Спасибо тебе! Я же говорил, помнишь? Дядя Ринар еще пригодится! Вот и мой день настал.

 А вот теперь мне хочется сравнить себя с бытовыми отходами. Здесь либо мой «квест» превратился в мусорное ведро, либо меня обрабатывают и разводят, как цыгане на казанском вокзале. Ты сосредоточенно не выпускаешь сумку из рук, пытаясь не упускать из поля зрения окруживших тебя ворон, в тот момент, когда они уносят с собой твою отвинченную голову.

— Дорогой, ты прости меня, понял, Олег Кораблев. Ринар теперь не читать мысли не умеет больше — по воле Всевышнего. Ты не думай только, что тебя обмануть хотят. Мы совсем на твоей стороне. Я просто все языки теперь вижу. Зачем меня Владыка наградил этим? Я же только помочь себе и другим хотел. Не гневайся, Олег Кораблев. Мы Ирину сейчас вернем. Уже работаем. Игорь уже все приготовил для Ирины.

Я не заметил, как вторая стопка коньяка с лимоном оказалась в моей руке. Ловкое кавказское гостеприимство. Кавказское?  Почему я так решил? Соберись, Кораблев! Хороших людей почти не осталось.

Вопросы сыплются, словно проливной дождь. Его создает подозрительный «дядя Ринар». Где Солярис? Какой Игорь? Видимо, это название навигатора, которого я встретил на входе. В голове снова моргает надпись — «IT – отдел». Видимо, я оказался внизу. Меня привел сюда Солярис.

 Сейчас я сформулирую свой список вопросов, который  выброшу из окна пролетающего ночного такси в сторону своих страхов. Зачем я пытаюсь все сравнить? Вот и ответ. Я понимаю, что я здесь делаю. Я знаю, что мне нужно. Мне нужна Ирина. И я верну ее в «поле», если мне не вернут ее черти-айтишники.

Кораблев зол и знает, что нужно делать. Кораблев – это удар молота.

Я говорю:

— Верните Ирину.

Я вижу его морщины на лбу. Они расплываются. Теперь происходящее медленно перетекает в липкую реальность Кораблева, который, как вулканическая лава, поглощает на своем пути очередной догорающий мир. Я на арене. Я — воин, одолевший всех своих врагов. Передо мной стоит последний непобежденный монстр. Он бросает на меня свою грозную тень. Он ухмыляется и скалит клыки. Я вижу в нем себя. Он – это я. 

Я говорю: 

— Она нужна в «поле». 

Я вижу, как мой восточный собеседник замер. Он не пытается спрятать взгляд. Время остановилось. Его морщины больше не пытаются изменить форму лица. Время дрожит. Слетающая капля с его лба замирает в полете, стремясь к лакированной глади дубового стола, как янтарный коньяк в моей гортани. Он остановил время. Я понял это, потому что смог отчетливо разглядеть свои ладони, успевая насладиться прогревающим вкусом напитка.

Позади остается офисный гул. Я повернул голову назад. Там, за стеклом виднелась спина уходящего Игоря. Он словно окаменел. Правая нога еще не успела коснуться пола, она так и осталась висеть на воздухе. 

— Готово, дорогой Олег Кораблев! Готово. 

Я вижу, как звуки заполняют комнату, словно вода пустой сосуд. Ринар тяжело выдохнул. Взгляд его пустой и усталый. Мне совсем не жаль его. Зачем он предложил помощь, если может навредить себе? Лава Кораблева поглотит и его. Мир Ринара– тонущий ковчег, на котором некого спасать. 

— Ты, правда, не помнишь, кто ты, Олег Кораблев? – Голос его дрожит.

Я слышу надежду. Я чувствую холод. Мне снова хочется пить. 

— Если бы я знал, меня бы здесь не было. Зачем ты спрашиваешь? Что ты можешь мне рассказать? Я устал от вопросов. Мне нужна вода. 

— Пей, дорогой! Пей, Олег Кораблев! – Он подвинул тот же графин ближе в мою сторону.

Янтарного цвета больше не было. Кристальная жидкость тут же оказалась в моем стакане. А когда-то в тысяча девятьсот восемьдесят седьмом году за такой нелепый поступок я лишился глаз. 

_ _ _ _ _